Андрей Ерпылев - Имперский рубеж

— Ты это брось!.. Будешь плясать еще, — попытался успокоить его Бежецкий, но солдат только криво улыбнулся синеющими губами.

— Нет, вашбродь… Отплясался я…

Камни под ним были черными и скользкими от крови. Худайбердыев, по щекам которого струились слезы, забыв про субординацию, отпихнул плечом офицера и принялся зажимать ладонями кровяной родничок, упрямо находящий дорогу сквозь пальцы.

— Ты бы это, поручик… — глядя в сторону, пробормотал фельдфебель. — Вколол бы ему заразы этой, а? Чтобы не мучился парень. Сколько ему осталось-то? Ерунда. Так пусть хоть смерть как подобает христианину примет, а не скрипит зубами.

Александр помедлил, выгреб из кармана пригоршню оранжевых пластиковых стерженьков и положил два из них на камень. А сам пополз назад. Больше ему тут делать было нечего.

До его позиции оставалось метров десять, когда впереди вспух зеленовато-белый столб дыма, барабанные перепонки рвануло, а какая-то неведомая сила, бережно приподняв, опустила обалдевшего офицера на каменное крошево. Носоглотка заполнилась кисло-сладкой металлической дрянью, глаза защипало.

— Мины!!! — заполошно заорал кто-то. — Ложись! Мины!..

А разрыв следовал за разрывом, не давая дыму сгоревшей взрывчатки рассеяться и густо шпигуя все пространство вокруг яростно воющими и визжащими осколками.

Вжавшись лицом в колючий щебень и стараясь втиснуться в него поглубже, стать меньше, незаметнее, Саша твердил про себя одно:

«А если бы я не пополз к раненому?… А если бы я не пополз к раненому?… А если бы я…»

А земля тряслась под ним, будто от ударов исполинского молота, и смерть и ад царили вокруг…

— Ваше здоровье, корнет!

— Ваше здоровье, поручик!

— И все-таки это свинство, господа, что из всей нашей компании в гвардию определены лишь двое.

— Что же ты хотел, Сальский, — гвардия не резиновая.

— И все равно… Давайте выпьем, господа, за наших счастливчиков. За тебя, Саша! За тебя, Володя!

— Я не могу, господа! Право, я сейчас зарыдаю!

— Ты всегда был плаксой, Тальберг. На, возьми мой платок… Чувствителен, как и все немцы.

— Погоди рыдать, Карлуша. И вы, господа, тоже погодите с поздравлениями. Почему все мы с Володькой да мы? А вы? Вы ведь все уже поручики, а мы с Бекбулатовым — всего лишь корнеты…

Стены «Купца», отдельный зал которого юные офицеры, только что получившие новенькие, с иголочки, золотые погоны, снимали для своего торжества, вздрогнули от взрыва смеха.

— Это ты хватил, Саша, — вытирал кружевным платочком слезы, обильно струящиеся по розовым, как у девушки, щекам свежеиспеченный поручик Третьего Нижегородского драгунского полка Карл фон Тальберг. — Мы все поручики, но поручики армейские, а вот вы с князем — корнеты гвардии! О, как бы я хотел поменяться с вами местами!..

Порядком уже захмелевшие выпускники Николаевского кавалерийского училища чествовали двух своих однокашников, удостоенных высокой чести среди других отличников учебы быть произведенными в гвардейскую кавалерию. Саша Бежецкий — в лейб-гвардии уланский Ее Величества полк, а его неразлучный друг-товарищ Володя Бекбулатов — в Гродненский гусарский. По старой традиции списки хранились в строжайшей тайне и были обнародованы лишь вчера утром, во время торжественного построения во дворе училища. Что ни говори, а попасть в число десяти счастливчиков было дано не каждому.

— И все равно, Сашке повезло больше! — Бекбулатов вскочил на ноги и, расплескивая шампанское из хрустального фужера, потянулся к Бежецкому. — Давайте, господа, выпьем за лучшего из лучших среди нас!

— Прекрати, — слабо сопротивлялся тот. — Ты ведь тоже в гвардии.

— Э-э-э, гвардия… Варшава не Санкт-Петербург, Саша. Давайте, господа, выпьем за будущего генерала Бежецкого, дабы, вознесясь на вершины, не забывал про старых друзей.

— Почему же не за фельдмаршала?

— Тогда уж за генералиссимуса!

Шампанское лилось рекой, тосты провозглашались один громче другого, пьяный вдрызг фон Тальберг рыдал на плече Бежецкого, вытирая слезы кружевной салфеткой вместо потерянного где-то платочка, сияющий Бекбулатов в расстегнутом на груди мундире (уже торопыга успел обзавестись гусарским!) требовал всеобщего внимания, колотя серебряной ложкой по пустому графину… Всеобщее веселье прекратил суровый пехотный полковник, предложивший разгулявшейся молодежи либо шуметь потише и не мешать приличным людям отдыхать после трудов праведных, либо перебираться куда-нибудь в иное место.