Олег Шушаков: Зимняя война

За минувший год удалось сделать очень много. Мехводы (за исключением приписных, прибывших в конце сентября) были обучены движению в колонне, движению совместно с пехотой, движению зигзагами с использованием складок местности, коротким остановкам для стрельбы, текущему ремонту и техобслуживанию танков. При этом средний наезд составил более двадцати часов (даже с учетом приписных, которые за два месяца успели наездить лишь по четыре часа). Командиры танков стреляли на «хорошо» и «отлично» (в том числе пополнение, прошедшее краткосрочные курсы младшего комсостава). Подразделения и штабы были сколочены. И, в общем и целом, готовы к выполнению поставленной задачи.

Тридцать четвертая бригада должна была поддержать огнем, броней и гусеницами наступление семьдесят пятой стрелковой дивизии в направлении Суоярви - Лоймола - Маткаселькя и далее на Сортавала, а затем, двигаясь вдоль железной дороги Сортавала - Виипури, окружить финнов, засевших на Карельском перешейке.

Однако окружить финнов пока не удалось. А даже наоборот…

«В районе гибели колонны автобатальона и следовавшей за ним медсанроты установлено следующее: деревья в большинстве своем носят следы двусторонней перестрелки, что свидетельствует о вооруженном сопротивлении колонны. При осмотре установлено, что, несмотря на наличие смертельных ранений, значительная часть погибших носит следы пристреливания в голову и добивания прикладами. На теле младшего политрука Цейтлина во многих местах вырезаны пятиконечные звезды. Военфельдшер Смирнова была обнажена, и между ног у полового органа вставлена наша ручная граната. У большинства командного состава срезаны петлицы и нарукавные знаки. Орден «Знак Почета», имевшийся у командира батальона капитана Петренко, вырван с материей».

Начальник особого отдела тридцать четвертой легкотанковой бригады лейтенант госбезопасности Доронин подписал донесение, аккуратно свернул листок и положил в командирскую сумку. Хотя бойцы все еще продолжали подтаскивать и укладывать трупы. Которых набралось уже более двух сотен. Командир разведроты Шевченко стоял рядом и нервно курил. Час назад, после долгого марша и короткого боя его разведчики отогнали отряд шюцкоровцев, подоспев на выручку атакованной колонне. Но так и не успев. Ее выручить.

Шевченко смотрел на скрюченные, окровавленные тела с разбитыми головами, пулевыми и колото-резаными ранами. С трудом сдерживая бешеную ярость, кипевшую в груди. Слишком многих из них он знал лично. Помнил по именам. Или в лицо. Когда у них еще были лица. Помнил веселых и озорных медсестричек. И их такую же молодую и красивую, но строгую начальницу. В которую был даже чуть-чуть влюблен. И которая лежит сейчас перед ним. В снегу. На обочине. Прикрытая куском брезента. Поруганная и убитая. Финскими изуверами.

Они дорого заплатят за это, пообещал себе комроты. И сжал кулаки до хруста. Они! За это! Дорого! Заплатят! Оч-чень дорого! И оч-чень скоро!..

Такого поворота событий (широкого использования белофиннами бандитской тактики) ни комбриг Кондратьев, ни его штаб, не ожидали. И на какое-то время потеряли управление. Но довольно быстро пришли в себя. И приняли решительные меры по уничтожению бандгрупп противника, просочившихся в наш тыл. Бросив на выполнение этой задачи мотострелковый батальон (вдоль шоссе и железной дороги) и разведбат (на лыжах через лес).

Командир первого корпуса комдив Голубев сначала недооценил возникшую опасность. А потом принялся всячески ее преувеличивать, пытаясь тем самым смягчить собственную вину за большие потери и задержку (фактически, срыв!) наступления.

К чести командующего Восьмой армией Еременко, он довольно быстро разобрался в ситуации, сложившейся на Сортавальском направлении. В смысле, разобрался, что комкор этой ситуацией не управляет. Да и как он мог ей управлять, находясь в Видлице? Более чем в ста двадцати километрах от места событий!

Еременко приказал приготовить связной Р-5 и вылетел в штаб корпуса. Жалея, что не сделал этого раньше. И взял с собой начальника особого отдела армии. Чувствуя, что он понадобится. И не ошибся.

Комдив Голубев к собственной персоне относился с большим пиететом. В царской армии он был всего лишь поручиком. То бишь, «Вашим благородием». Зато, перейдя в стан победившего пролетариата, сумел дослужиться до персонального воинского звания «комдив» (по старому - генерал-лейтенант!). И хотя все титулы были давно отменены, сам себя (про себя, само собой!) он титуловал (в шутку, конечно!) не иначе как «Ваше превосходительство». Как оно и положено согласно табели о рангах. Для третьего классного чина (а выше было только «Ваше высокопревосходительство»!).