Кир Булычев - Купидон через сорок лет

– Точно, – изрекла наконец бабушка. – Я своей памяти уже не доверяю, все записываю, хотя в этой квартире бывала.

– А я вас не помню, – посмела начать сопротивление Лидочка.

– Куда тебе, – согласилась бабушка. – Это Средний Тишинский?

– А что?

– Не тяни, отвечай, не задумывайся.

– Средний Тишинский.

– Дом сорок два, квартира двадцать?

– Правильно. – Надежда на то, что бабушка ошиблась квартирой, испарилась.

– Тогда ты мне скажи. – Бабушка вперила взгляд увеличенных сильными линзами выцветших глаз в лицо Лидочке. – Ты мне скажи, что могло случиться с Верой?

– С кем?

– С моей младшей сестрой Верой. Тысяча девятьсот двадцать первого года рождения.

– Никогда не слышала! – Но Лидочка испытала облегчение, потому что бабушка наверняка не была родственницей ее мужа и по крайней мере не претендовала на угол.

– Вот именно, – сказала бабушка. – Так мне все говорят.

– Может, вам чаю поставить?

Лидочка не смогла скрыть облегчения в голосе. Бабушка его уловила.

– Сделай, сделай, – согласилась она. – Ты меня не бойся, я тебя обо всем расспрошу, переведу дух, а потом обратно поеду. У меня других дел нет. Где у тебя удобства, покажи.

С каждой минутой бабушка все более вживалась в квартиру. Она демонстрировала чувство собственного достоинства, была естественна и дружелюбна настолько, что Лидочке начинало казаться: не она ли сама вторглась в чужой дом и намерена здесь навеки поселиться.

Лидочка покорно проводила бабушку до ванной, зажгла ей свет, потом прошла на кухню поставить чайник и услышала бабушкин голос.

– Ты чего фотографическую ленту на полу раскидываешь? Чтобы я наступила, да? А если я поскользнусь и шейку бедра переломлю – ты ж по больницам со мной намаешься!

– Господи! – воскликнула Лидочка и с чайников в руке бросилась в ванную. Эта пленка была плодом трех часов работы, трех часов под мелким дождем – Лидочка промокла, долго выслеживала кошку, которая вывела котят в разросшемся за домом кустарнике.

Бабушка встретила ее в дверях, брезгливо, как раздавленную гадюку, держа пленку за хвост. Пленка была безнадежно засвечена.

А бабушка немного, из вежливости, посокрушалась. Потом с удовольствием пила чай, не скрывая своего намерения переночевать. Оказалось, что зовут ее Любовью Семеновной и разыскивает она свою младшую сестренку Верочку, десятью годами ее моложе. Верочка, как выяснилось, жила когда-то, сразу после войны, в этой квартире со своим мужем. Тогда квартира была коммунальной. Три комнаты – три семьи. Мужа звали Купидоном. Это прозвище, как поняла Лидочка, было дано ему за малый рост, пухлость щек и общую подвижность. Сестры расстались в войну. Вера пошла на фронт медсестрой, там познакомилась и сошлась с Купидоном – он же Иван Макарыч Спесивцев, который состоял в том же госпитале при хозяйственной части, – и в сорок четвертом вышла за него замуж, но не по любви, а чтобы не быть боевой подругой. Как война кончилась, Купидон начал служить в Москве, они поселились в этой квартире, занимали в ней светлую комнату, напротив кухни, потом купили маленькую дачу. Неплохо жили. Любовь Семеновна приезжала к ним сюда в сорок седьмом, дорога неблизкая, а потом сестры что-то поссорились, даже трудно вспомнить почему. Вера была несчастлива с Купидоном, все грозилась бросить его, но не решалась, а он страшно ревновал и даже как-то чуть не убил из ревности. Еще бы, ему уже было за сорок, а Верочке, красавице, как березка молодая, меньше тридцати. После ссоры сестры и переписываться перестали. А годы тем временем неслись, щелкали, и набежало около сорока. Лет десять назад написала Любовь Семеновна своей сестре письмо, потом, в восьмидесятом, – поздравление с Первым мая, но ни ответа, ни привета. Решила, что та все сердится, хоть пора и забыть, – чего не бывает между родными! Но недавно Любовь Семеновна начала беспокоиться. Хоть не были сестры близки, к старости человек начинает искать родные души. И вот результат: Любовь Семеновна вышла на пенсию и поехала в Москву, поглядеть на сестру. А где она – одному Богу известно…

Старуха разбудила Лидочку на рассвете. Она встала до первых петухов и начала артиллерийскую подготовку – загремела на кухне посудой, готовила поесть.

– Вставай, Лидия, – крикнула она из кухни, – проспишь! Тебе на улицу иттить!

– Зачем? – спросила Лидия, не раскрывая глаз.

– Как так зачем? Кошку из аппарата щелкать, пленку-то ты вчера загубила, я, что ли, за тебя буду ползать по грязи, животных обнимать?