Андрей Горюнов - На пути Орды

– У них очень много построек, – еще вчера доложил Батыю Хубилай, воевода правой руки, старший темник. – Город давно не горел. Они забыли, как горит такой Город…

Взять Город с налета и растоптать несложно. Важно решить: пора или следует подождать? Использовать этот повод или подождать следующего? У него впереди еще много городов…

Сметать города с лица земли Батый не любил и прибегал к этому средству устрашения лишь в самых крайних случаях. Киев, Козельск… Столько добра там пропало! Столько людей и скота! Огонь, ручьи крови, вопли, а затем только невесомо-серый пепел, трупный смрад и невыносимо удушливый запах гари, – и больше ничего. Какой в этом смысл? Много ли ума, умения надо, чтоб «сжечь, уничтожить? Куда сложнее добиться покорности трудолюбивых миллионных народов, сотен процветающих селений, городов и деревень!

Штурм, резня – удел идиотов.

Да и кто после штурма сможет собрать шесть возов даров, которые только что привез этот юный царевич? Никто! Меха сгорят при штурме, а мелкие ценные вещи разворуют мародеры, штурмовой авангард, звери без мозгов… И ведь сколько их ни казни…

Однажды он приказал наказать каждого десятого в двух туменах; обезглавили две тысячи у всех на глазах, отрубали головы от утренней дойки кобылиц и до вечерней, но… Но мародеры в Орде по-прежнему не желают делиться мелкими ценностями с ханом, предпочитая лично богатеть!

Нет, лучше сначала выгрести все самому!

Богатые дары, привозимые послами, достаются только ему, хану.

Часто царьки присовокупляют к дарам в качестве залога сына или младшего брата, в знак доверия к нему, Батыю…

Этого-то события – посольства, возглавляемого юным князем, – и ждал старый, опытный хан Бату.

Послы в подобных случаях приходили всегда. Вот они пришли и в данный момент.

Шесть возов. Он, умудренный жизнью хан Бату, отобрал теперь здесь, в этом Городе, свое – самое лучшее. Теперь, когда основное сделано и главная цель любого набега, личная нажива, достигнута и находится под охраной в десяти шагах от его шатра, теперь, вот теперь, и только теперь можно решить: жить Городу или рухнуть в прах.

Не следует также и забывать, что именно в этом Городе его посланцы, – послы хана Батыя – были неслыханно опозорены по приказу вот этого, стоящего сейчас перед ним на коленях юнца.

Позор послов видел весь Город, тысячи человек.

Унижения юнца не видит никто. Никто из тех, кто хохотал, когда его посланцев возили на свиных корытах.

Так что Город должен быть тоже поставлен на колени. А может быть, и обезглавлен, сожжен, растоптан. Ужас побежит тогда дальше, вперед, с новой силой.

Впрочем, решение этого вопроса также следует предоставить Небесам.

Батый сделал жест, повелевая юному князю подняться, встать на ноги, и что-то сказал, кинув быстрый взгляд в сумрачную часть шатра, туда, где сидели его жены… Его взгляд на секунду приковала к себе Сабира, старшая жена хана, выделявшаяся среди остальных возрастом – ей было далеко за тридцать, – а также прямым умным взглядом. Пятнадцать лет назад Батый женился на ней, дочери императора Южной Монголии. Она была неизбежной, неминуемой ступенью Батыя к вершинам власти: не обойти, не объехать. Обращаясь скорее к ней, чем к молодому русскому князю, хан Бату что-то быстро и резко сказал на понятном не всем присутствующим наречии Северного Тибета. Это означало, что реплика хана предназначена не для всех ушей. По лицу Сабиры пробежала тень, но она тут же овладела собой.

– Великий хан Бату, – тут же начал переводить толмач на русский, тоже мало кому из присутствующих известный язык, – знает, ему донесли ваши русские, что имеешь ты, князь Федор Юрьевич, жену, княгиню Евпраксию, из царского рода… и что всех прекраснее она телом своим. …Великий Хан говорит, что в доброте своей к тебе, посланнику дружбы и вечной любви, распалился он в похоти ханской своей и желает перед вечерней дойкой кобылиц изведать красоту жены твоей на своем царском ложе…

– Что-о-о!? – не понял князь Федор, чувствуя, что все плывет перед глазами.

– Овладей собой, князь, – посоветовал толмач. – Ответь. Хан ждать не любит…

Князь кивнул головой, переведя дух.

– Скажи хану, что не годится нам, христианам, водить к нему, нечестивому царю, жен своих на блуд, – овладев собой, князь Федор произнес отказ совершенно спокойно, даже с неким сочувствием. Произнося эту отповедь, он испытал чувство удовольствия от того, как быстро и ловко ему удалось перевести острый вопрос в невинное религиозное русло, – «я, дескать, не против, да вера, вишь, не позволяет». Подумав далее, что он излишне «заскользил» перед Батыем, князь Федор возвысил голос и добавил: