Сергей Эс: Солнечная Сторона

Это был мой самый черный день на Солнце. Я не знал, куда себя девать. Меня разрывали два желания: либо улететь куда-нибудь далеко-далеко, за пределы самой вселенной, либо навеки остаться здесь, чтобы всюду невидимой тенью следовать за Юнной. Я тогда впервые нарушил строгое правило нашей школы: ничего никому не сказав, покинул лайкуну и удалился в солнечный трубчатый лес.

Вообще, трубчатник — это зона холодной области на Солнце. Здесь происходят нисходящие конвективные движения, в которых отработанный солнечный материал опускается в солнечные глубины. Огромные тяжелые капли холодной плазмы движутся вниз, оставляя за собой долгие тянущиеся киселеобразные следы. Эти стволообразные протеки со временем густо покрываются мелкими ямочками от лопающихся на их поверхности пузырьков и становятся похожими на шероховатые стволы наших земных деревьев. Колонии таких стволов напоминают наш сосняк.

Я углубился в эти мрачные плазменные заросли и долго бродил там, ничего перед собой не видя и то и дело натыкаясь на массивные стволы. Мне хотелось потеряться в их самой плотной гуще, исчезнуть, раствориться. В груди все невыносимо ныло. Облик Юнны не выходил из головы.

Так я провел весь остаток того дня и уже не помню, как оказался в городке. Я даже не обратил внимания на то, что мое исчезновение никто не заметил, хотя мой самовольный уход должен был здесь рассматриваться как ЧП. Вообще, этой прогулкой моя практика на Солнце могла закончиться. Первым же рейсом меня могли отправить на Меркурий. Много позже я узнал, что в те минуты я не остался без надзора. Юнна незаметно следовала за мной, не оставляя меня одного ни на минуту. В школе она прикрыла мое самовольное отсутствие, сказав, что проводила со мной дополнительное занятие.

На следующий день я начал свои занятия с Юнной со сдерживания своего обещания. И держал его… ровно десять минут.

Не смотреть на нее оказалось невыносимо. А поскольку обещание надо было выполнять, я старался глядеть на нее тайком. Конечно же, она это почувствовала. И вот, в один из таких моментов, когда я в очередной раз уперся в нее взглядом, она, уловив это боковым зрением, вдруг рассмеялась. Обернувшись ко мне и блеснув распахнутыми золотистыми глазами (у меня от этого помутилось сознание), она сказала:

— Ну что с тобой поделаешь! Смотри…

Она на минуту отвела глаза в сторону, а затем, обернувшись ко мне вновь, бросила на меня озорной взгляд и сказала:

— Ты хоть и молоденький, а такой славненький!.. Завидую я вашим девчонкам…

И быстро отвернувшись, она понеслась по солнечному пространству прочь.

Я остался на месте совершенно остолбеневший. Ничем не измеримый восторг распирал меня. Обрушившееся на меня счастье смешало во мне все. Я не знал, что мне делать. Устремиться за ней или оставаться на месте? Нет, не подумайте, что мною овладели какие-то дерзкие мысли по отношению к Юнне. Она оставалась для меня не просто учительницей, она была — само божество. Я до безумства любил ее, но я боялся коснуться ее даже в своих мечтаниях.

Как пролетели следующие мои дни на Солнце, я помню очень расплывчато. Учеба для меня закончилась. Нет, в отношениях с Юнной ничего не произошло. Она осталась моим руководителем, мы по-прежнему проходили солнечные недра, она рассказывала и что-то показывала мне, но все было как в том самом призрачном плазменном тумане, свойства которого мы с ней проходили: расплывчато и неясно. Я за все это время так и не коснулся ее. Но она позволяла на себя смотреть!

Ох, какое блаженство я испытывал в эти минуты! Я неотрывно глядел на нее, ловил каждый ее жест, каждый взлет ее бровей, каждое движение ее глаз, шевеление губ. Ни одна мимолетная улыбка, ни один, даже нахмуренный, взгляд не проходили мимо моего внимания. А какой восторг испытывал я, когда она смеялась! С каким исступлением в такие минуты поедал ее глазами! Я изучил все ее лицо, каждый его изгиб, каждую клеточку. В своих снах я купался в ее глазах, трогал, целовал, прижимался к ним, со сладкой нежностью прикасался к ее губам, щекам, бровям, ресницам, но наяву этого делать не смел. Я больно тосковал от этого, мучился, но понимал, что Юнна никогда бы мне этого не позволила. Она для меня была учительницей, я для нее — учеником.

Поглощенный ею, я совершенно потерял счет времени, а оно неумолимо двигалось. И вот настал день отъезда. И только тогда, когда нас собрали, чтобы погрузить на цибели, до меня, наконец, дошло, что я стою перед фактом неминуемого отбытия. Вид распахнутой дверцы ударил меня, как гром. Эйфорию сдуло в одно мгновение.