Александр Калиничев - Дилетант. Дилогия

– Да, да, конечно. – Задумчиво пробормотал доктор. – Всё это чрезвычайно любопытно. И по поводу нашего языка Вы правы. Очень глубокое замечание… Да, любопытно… Любопытно. После контузии Вы не помните имя собственной матери, но так логично и остроумно рассуждаете об особенностях русского языка.

Вот, уже и не заикается.

– Доктор, это говорит лишь о том, что мы чертовски мало знаем о нашем мозге, его способностях и потенциале.

– Вынужден с Вами согласиться, Александр Фёдорович. Добавлю, что мы пока очень мало знаем вообще об окружающем нас, а о природе человека, так ничтожно мало. А уж что касается головы, то мы не знаем по существу ничего. В бытность мою студиозом Страсбургского университета рассказывали мне такой случай. То ли в Бретани, то ли в Провансе один человек во время охоты упал с коня и ударился головой о камень. Когда его товарищи подбежали к нему, он был без сознания, голова была в крови, и он странно дёргался, как будто в агонии. И, естественно, они подумали, что он умирает. Через некоторое небольшое время судороги прекратились, и человек затих, но дышал. Его полили водой. Сперва это не дало результата, но потом он открыл глаза и пришёл в себя. Странным было то, что он никого вокруг себя не узнавал. Ещё более странным оказалось, кода он заговорил. Он говорил на непонятном его товарищам языке. Его отвезли в, находящейся неподалёку, монастырь. Монахи позаботились о нём и стали его лечить до тех пор, пока за ним не приехали его родственники. Рана головы зажила довольно скоро, но знание родного языка так к нему и не возвращалось. Он по-прежнему говорил на непонятном всем языке. Приор монастыря заинтересовался этим делом и пригласил из соседнего аббатства монаха, который зело разбирался в языках и знал их превеликое множество, может десять, может даже двадцать. И что оказалось. Оказалось, что тот человек разговаривает на древнеперсидском, да на таком древнем, что даже этот монах его едва понимал. Когда приехали родственники, человек уже знал с десяток слов по-французски и мог как-нибудь объясняться. Родственников он тоже не узнавал. Вначале мы приняли это историю за шутку, но позже я её прочитал в «Журналь де Саван», кажется за 1769 год. Не находите, что эта история и Ваша очень похожи?

Нет, ну умничка доктор, вот всё сам и объяснил.

– Да, очень похоже. Слава Богу, я хоть язык родной не забыл. А что стало с тем человеком потом?

– Я не помню точно, кажется, он так и не вспомнил свою жизнь до падения с лошади, хотя язык со временем выучил.

– Вы пугаете меня, Нестор Максимович. Это что, я так и не вспомню своё прошлое?

– Ну, ну. Дорогой Александр Фёдорович, во-первых не надо отчаиваться, вы молоды и всё у вас ещё впереди. Во-вторых, – Он на несколько секунд замолчал, видимо размышляя, говорить мне это или не говорить. – В жизни, поверти, бываю такое, что иногда хочется всё забыть, потому, как воспоминания причиняют только боль.

Ох, доктор, как Вы правы. Но хочу ли я забыть? Воспоминания о жене, о дочери, о внучках, мысль о матери, как она пережила мою гибель, причиняют такую боль, что эти четыре дня, просыпаясь по ночам, я готов лезть на стенку. А хочу ли я это забыть? Время лечит? Только вот лечиться я не хочу.

Ночью мне приснилась жена. Как будто мы с ней едем к новому месту службы. Я выхожу из поезда зачем-то, а поезд, вдруг трогается. Я бегу за ним и не могу догнать. Вроде бы вот они, поручни рабочего тамбура, а дотянуться не могу. Поезд уходит. Последнее что я вижу – заплаканные глаза жены. И просыпаюсь. Подушка мокрая. От слёз?

На следующий день я упросил доктора Максимовича вынести меня на свежий воздух. Во-первых, мне осточертело сидеть в четырёх стенах, чувствовал себя я вполне сносно, а во-вторых очень хотелось посмотреть на место, где через полтора столетия я появлюсь на свет.

Степан укутал меня в тулуп и, как младенца, вынес на крыльцо, где стояло заранее принесённое кресло.

То, что я увидел, меня сильно не удивило, чего-то подобного я и ожидал. Барский дом одноэтажный, деревянный, на фундаменте из красного кирпича, обшит досками. Доски были когда-то покрашены, но вот в какой цвет я так и не определил. Дворовые постройки были, по-видимому, за домом, так как я их не видел. Напротив дома стояла церковь. Тоже деревянная. Насколько я знал, её в 1943 году фашисты сожгут.

Слева от церкви видны были крестьянские хаты. Все деревянные. Все из почерневших от времени брёвен. Фундаментов я не увидел. Все, как одна крытые соломой. С моего места разглядеть их внимательно было сложно. Казалось, что это одно длинное убогое строение, так близко друг к другу они стояли. Но может это и не совсем так, просто ракурс, с которого я всё это видел, создавал такое впечатление. Правда, видны были печные трубы. Это выделяло жилые постройки от хозяйственных. Печные трубы, это уже плюс. Топят, значит, уже не по чёрному.