Андрей Ерпылев: Зазеркальные близнецы

Взамен бритвы выдали пластиковый тюбик с мазью для выведения волос. Из чистой вредности Владимир сожрал полтюбика безвкусной, отдающей керосином дряни мерзопакостной окраски — больше душа не принимала, — надеясь на то, что химия сделает свое черное дело… Понос был ужасающий! Даже когда казалось, что стал уже совершенно пустым изнутри и легким, как воздушный шарик, слезть с параши было немыслимо. Оставалось только бессильно скрипеть зубами и надеяться на вентиляцию, не подводившую, правда, до этого момента. Ну уж задохнуться исторгаемыми самостоятельно миазмами было бы слишком!… Измывательство тюремщиков и на этот раз было беспредельным: вместо бригады спасателей, врывающихся в камеру, Бекбулатову сердобольно просунули через окошко в двери, торопливо закрытое сразу же после данной операции (видимо, надзиратель опрометчиво не надел противогаз), сразу три рулона туалетной бумаги с каким-то легкомысленным утенком на обертке… Зато теперь штаб-ротмистр постепенно обрастал густой черной (вырвал пару волосков для экспертизы) и неожиданно курчавой бородой, так как средств для выведения растительности на лице более не предлагалось.

Труднее всего было с отсутствием времени. Вернее, самого времени-то было хоть отбавляй — отсутствовало только его течение. Смены дня и ночи не было, день у князя теперь начинался тогда, когда он просыпался, заканчиваясь, едва он “смеживал вежды”. Хоть как-то отмечать периоды между бодрствованием и сном “по-тюремному” не удалось. Ворсистый материал, покрывавший стены и пол, легко поддавался нажиму черенка ложки, выбранной в качестве инструмента хронометрирования, но так же легко потревоженные волокна возвращались на свое место, не оставляя никакого следа. Выщипать отметину пальцами и ногтями не удавалось из-за поистине стальной прочности ворса. На нем, кстати, не оставляли следы и все перепробованные Владимиром загрязнения, начиная от разного вида образцов пищи, кончая… хмм, некоторыми другими образцами. Зловредная паста для бритья, так подкузьмившая Бекбулатова, тоже не оказала на загадочный “войлок” никакого воздействия. Штаб-ротмистр засыпал, мечтая о паяльной лампе, бутыли с плавиковой кислотой или на худой конец толовой шашке с запалом, которые исправно попадали к нему в руки во сне, но, увы, таяли без следа с пробуждением…

Чтобы не потерять физической формы (слава Всевышнему, бок все-таки залечили на совесть!), Владимир начинал “день” с разминки, заключавшейся в методичном оббивании кулаков и ступней о мягкие стены и дверь, сотни-другой приседаний и не меньшего числа отжиманий. Бег на месте Бекбулатову никогда не нравился, но разбежаться на пяти шагах было некуда. Руки тосковали по гирям и эспандеру, не говоря о тренажере — “качалке”, но об этом оставалось только мечтать по причине отсутствия как первого, так и второго, не говоря уже о третьем.

Затем, удобно устроившись на “кровати”, Владимир, подобно степному акыну, заводил нескончаемую пластинку культурной программы: анекдоты чередовались со стихами, попсовые шлягеры — с таблицей умножения, неприличные частушки — с детскими считалочками… Втайне штаб-ротмистр лелеял сладкую мысль о том, что терпение у тюремщиков наконец закончится (а в том, что его слушают и внимательно наблюдают, он не сомневался ни минуты) и сюда ворвется десяток-другой головорезов, может быть, во главе с ненавистным докторишкой… Предвкушение молодецкой забавы туманило глаза, сами собой вырисовывались сладострастные подробности…

Сколько же времени уже длится пребывание в этом “чистилище” (или это уже ад?) и когда закончится? Неужели впереди вечность?…

“В тюремной камере оказались вместе русский и еврей. Один ходит из угла в угол, а другой (это был как раз еврей) сидит в задумчивости. Русский к нему обращается: “Послушай! У вас там был Эйнштейн, придумал какую-то теорию относительности. Вот ты еврей, умный, объясни, что это за теория за такая?” — “Как тебе объяснить? Вот ты сейчас ходишь… Но ты же все равно сидишь!”

Бекбулатов снова хохочет до слез.

— Вы слышали, господа, как тонко: ходишь, но все равно сидишь! Смейтесь же, смейтесь, господа!…

Грохот взрыва застал Полковника в спальне.

Еще открывая глаза, он уже понял, что все пропало. Не одеваясь, он кинулся в смежную потайную комнату и, не обращая внимания на звуки выстрелов, буквально обрушился на клавиатуру компьютера. Временами казалось, что число пальцев, порхавших по трещавшим под ними клавишам, удваивается и утраивается. В распоряжении Полковника оставались считанные минуты, если не секунды, и он это знал лучше, чем кто-либо иной. Наконец, ткнув в клавишу “ENTER”, он увидел сиреневый отблеск, отразившийся в экране монитора, и оглянулся.