Мария Дахвана Хэдли - Магония

Maria Dahvana Headley

MAGONIA

Печатается с разрешения автора и литературных агентств The Gernert Company, Inc. и Andrew Nurnberg

Copyright © 2015 by Maria Dahvana Headley

© C. Арестова, перевод на русский язык, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2018

ПОСВЯЩАЕТСЯ ЧАЙНЕ

{{{{ &,&,& }}}}

Я делаю вдох и выдох. Небо – сплошные облака. Сверху, извиваясь, спускается канат. Одним концом он уходит в небо, а другим тянется к земле. Перед глазами мелькает лицо женщины, она смотрит на меня, а вокруг целые сотни птиц. Они взмывают в небо, подобно волне, переливающейся черным, золотым и красным, и я чувствую себя в безопасности, и мне холодно, и здесь только луна и ярко горящие звезды.

В сравнении с ними я становлюсь крошечной. Я больше не на земле.

Все мы мечтаем о небе и летаем во сне, но в этом сновидении я не летаю, я плыву, и подо мной океан из ветров.

Я говорю «сновидение», но оно кажется более настоящим, чем вся моя жизнь.

Я хронический пациент.

Вот что я говорю людям, когда нет настроения отвечать на всякие дурацкие вопросы. Это моя дежурная шутка.

Она пресекает любые попытки завести со мной разговор, а заодно избавляет собеседника от необходимости подавлять зевки и делать сочувствующий вид. А если сдобрить ее извиняющейся улыбкой, больше похожей на гримасу отчаяния, то беседа гарантированно закончится ровно через пять секунд.

Аза: «Да со мной ничего такого серьезного. Не переживайте. Я просто хронический пациент».

Собеседник: «Э-э… м-м… а-а. Сочувствую. То есть поздравляю . Вы же сказали «ничего серьезного»! Это же хорошо!»

Аза (скривившись): «Спасибо, что поинтересовались. Это страшно мило с вашей стороны».

Подтекст: Это нисколько не мило. Отвяжитесь наконец.

После этого расспросы обычно прекращаются. В отличие от близких посторонние люди по большей части ведут себя тактично. Хотя замещающему учителю, на глазах у которого у меня начался такой сильный приступ кашля, что пришлось вызывать «Скорую», подобная деликатность, должно быть, далась нелегко.

Люди не хотят напоминать мне о том, что я, несомненно, и так знаю. И, поверьте, я действительно об этом знаю. Не глупите. И меня за идиотку не принимайте.

Это вам не «Маленькие женщины». Бесс, вся такая милая и болезненная, всегда вызывала у меня рвотный позыв. И главное, никто не догадывался, что она умирает, хотя это было совершенно очевидно. В таких книгах стоит только кому-нибудь закутать вас в одеяло, а вам невзначай слабо улыбнуться в ответ – все, вы покойник.

Поэтому слабо улыбаться я себе не позволяю, даже если действительно чувствую слабость. Иной раз лучше вообще сделать вид, что все в порядке. Не хочу превратиться в прикованного к постели больного, который доставляет всем одни лишь неудобства.

Пиф-паф, умер ты. Закрывай глаза и спи.

Примечание. Инвалид . И кто только придумал называть тяжелобольных людей словом, которое происходит от прилагательного со значением «недействительный»?

Итак, тема смерти регулярно всплывает в моем присутствии. Взрослые не любят говорить о смерти. Честное слово, я и сама не люблю о ней говорить – в отличие от своих сверстников.

Они только ее и обсуждают: СМЕРТЬ СМЕРТЬ СМЕРТЬ. Их разговоры похожи на нескончаемый репортаж обо всех трагических происшествиях на земле. Они просто до неприличия очарованы смертью.

Ничего, что некоторые из нас – те, кто, скажем, смертельно болен, – не так уж сильно ею очарованы? Ничего, что некоторым из нас не так уж приятно находиться в одном помещении с людьми, которые постоянно обсуждают смерть знаменитостей – от передоза, в автокатастрофе или в результате загадочного нервного срыва?

Подростки любят плакать и мелодраматично рассуждать о том, что и в нашем возрасте люди умирают. Это я вам говорю как человек осведомленный в подобных вопросах, как человек, годами игравший роль Той Самой Девочки, С Которой Я Был Близко Знаком И Которая Однажды Трагически Умерла .

Правда, я еще не умерла. Я все еще тут, и именно поэтому меня так раздражают все эти романтизированные готические фантазии о смерти.

Взрослые говорят о ней куда менее охотно. В мире взрослых смерть – это своего рода Санта-Клаус, только у него все наоборот. Он забирает подарки и с большим мешком за плечами карабкается вверх по трубе, а затем садится в повозку, запряженную восьмеркой оленей, и увозит с собой всю твою жизнь: воспоминания, и бокалы для вина, и кастрюли, и сковородки, и свитера, и горячие бутерброды с сыром, и бумажные платки, и эсэмэски, и уродливые комнатные растения, и шерсть трехцветных кошек, и помаду, израсходованную только наполовину, и нестиранное белье, и письма, которые ты старательно писала от руки, но так и не отправила, и свидетельства о рождении, и сломанные кулоны, и одноразовые носки, которые протерлись за то время, пока ты носила их в больнице.