Роман Злотников - Орел взмывает ввысь

Эти ли мысли внезапно посетили налетчиков, либо какие другие — гадать можно долго. Но, как бы там ни было, результатом оказалось то, что к тому моменту, когда дверь самого пострадавшего в столь бесславно закончившемся погроме дома распахнулась, никого из целых налетчиков на улице уже не было. На пороге появился настороженный человек в ярко-алом наряде, почему-то сразу вызвавшем у Циммермана ассоциацию с армейским мундиром, с пистолетом в одной руке и обнаженной саблей в другой. Человек несколько мгновений постоял, ощупывая окружающее пространство настороженным взглядом слегка прищуренных глаз, а затем негромко приказал по-русски:

— Савватей, Торгут, за мной, — и вышел наружу.

Отто со страдальчески искривившимся лицом смотрел на него. Сейчас этот русский варвар его убьет. Вот дьявол, ну почему он не послушался Старину Михеля?! Сидел бы сейчас в его лавке и…

Русский военный, неведомо каким образом оказавшийся здесь, на тихой улочке рижского предместья, внимательно осмотрелся и кивнул в сторону Циммермана:

— Так, Савватей, Торгут, хватайте-ка вон энтого и тащите в дом. А я пока других посторожу.

— Да пошто, Митрий Дормидонтыч, — отозвался один из двух подручных человека в красном мундире, выделявшийся широкой, окладистой бородой, в то время как у второго бороденка была реденькая, — Торгутка их и здеся запросто прирежет. Зачем мараться-то? Евон у него из ноги кровища-то как хлещет…

— Ты бы, Савватей, не умничал, — ернически оторвался тот, кого назвали Митрием Дормидонтычем, — а быстро делал что велено. Прирезать мы его всегда успеем, а сначала надо поспрошать, чего это рижские немцы тут вздумали бунт учинять. Или ты думаешь, они просто так, спьяну, дома купцов да ремесленников русских громить отправились? Да еще аккурат опосля того, как свеи у всех местных русских оружие поотбирали.

— Да я че, я ж ничего… — тут же пошел на попятный бородатый. — Сказано — сделаем.

— Вот то-то, — усмехнулся военный, — отнесете — и быстро назад. Сразу же второго возьмем. А потом и тех, кто еще остался. Я вроде как четверых подстрелил, но двое, похоже, убегли. Ну да мне для спросу и троих хватит…

И тут Отто застонал, потому как его довольно бесцеремонно подняли сильные руки и поволокли в дом, из которого и появились эти трое.

В доме оказалось еще два человека — испуганная женщина, укутанная в теплую шаль, и седой старик. Двое подручных военного довольно грубо опустили Циммермана на тщательно выскобленный пол, потом бородатый вытащил из-за кушака длинный нож крайне разбойничьего вида и протянул старику.

— Вот, папаша, покарауль его, покамест мы остальных не принесем. Ежели что — сразу коли ему в пузо. После того он уже будет и не боец, и не жилец, но все одно Митрию Дормидонтычу все чего надобно рассказать успеет. — Бородатый бросил исподлобья взгляд на Отто. — Ты-то, тать, по-русски разумеешь ли?

Циммерман сглотнул. Смешно… Спрашивать сегодня у купеческого приказчика: разумеет ли он по-русски? А кто б его иначе-то на работу взял?

— Не слышу?! — грозно взревел бородатый.

— Да, господин, — испуганно пробормотал Циммерман и на всякий случай кивнул.

Бородатый хмыкнул и вышел наружу…

Спустя несколько минут Вальтер и еще один пострадавший налетчик, тот самый, кто попытался забраться в окно, а затем упал у самой стены, тоже оказались в доме, в который налетчикам едва не удалось проникнуть. За это время женщина успела перетянуть Циммерману рану на ноге, остановив кровь, и сейчас хлопотала над тем, что с простреленным плечом.

Подручные военного внесли Блюхе, которому выпала последняя очередь быть доставленным в еще недавно столь желанное для налетчиков помещение, за ними вошел военный, аккуратно закрыл за собой дверь, задвинул задвижку и, окинув взглядом живописную картину, хмыкнул:

— Да уж, ухари…

— Герр Колесников… — тут же забормотал, чуть коверкая слова, старик.

Похоже, он был ливом, а может, латгалом или куршем. Кто их разберет, этих дикарей. Они вообще начали появляться в исконно немецкой Риге только в последнее время и во многом как раз благодаря этим варварам русским. До того никому и в голову не приходило позволять местным дикарям поселяться в городе. Максимум, что им дозволялось, — это продавать, причем где-нибудь на окраине, а не на рыночной площади, товары со своих жалких полей и огородишек (ну совершенно ясно, что лучшая земля принадлежит немцам) и приходить в наиболее бедные дома делать уборку. Потому что в зажиточных держали чисто немецкую прислугу. А тут… впрочем, чего еще можно было ждать от русского купца?