Мастер Чэнь - Любимый ястреб дома Аббаса

Было так же тихо, только в отдалении тоскливо заскрипели ворота, ведшие на улицу из по-прежнему пустого и безлюдного двора.

«Бедная моя девочка», — беззвучно сказал я, глядя в этот двор.

Но он уже не был пустым. Через скрипевшие ворота во двор мгновение назад въехал невысокий всадник, закутанный до глаз в дорожную тряпку, из которой торчал только очень длинный нос. В руках его был до отказа натянутый лук, которым он настороженно водил по сторонам. А за ним по двору двигался шагом — стук, стук — еще один всадник, держа наготове меч и так же осматриваясь по сторонам. И еще какие-то тени падали на землю у ворот и медленно двигались вперед, все в тот же двор, куда выходило мое окно.

Я затаив дыхание, начал отодвигаться к краю окна, чтобы не привлечь внимания всадника с луком. Но тут с грохотом распахнулась дверь из моей второй комнаты, смуглая рабыня вылетела во двор, раскинула руки крестом и издала длинный восторженный вопль, в котором сливались слова незнакомого языка.

Вопль оборвался влажным коротким кашлем, женщина наклонилась вперед и руками попыталась схватить воздух перед собой. Из груди ее торчала стрела.

Маленький носатый всадник с недоумением посмотрел на пустой лук в своих руках, потом перевел взгляд на медленно опускавшуюся на колени женщину, бережно державшуюся за стрелу в груди.

— Гису!!! — раздался вопль всадника рядом с ним. Он задохнулся, поднял лицо к бледному утреннему небу и снова завыл, как зверь. А потом, не прекращая выть, рубанул несчастного лучника мечом по чалме, и тот начал втягивать голову в плечи и молча клониться к конской шее.

Еще три всадника двигались от ворот веером по двору, а я стал очень хорошо понимать, что путь из комнаты, кажется, только один — в тот же полный всадников двор, хотя, помнится, темный коридор вел куда-то еще…

И тут сразу в нескольких дверных проемах, выходящих на галерею, окружающую двор, появились фигуры с луками в руках. «Оставить мне одного» — раздались слова команды слева. Стрела попала первому всаднику в седло и отскочила, но дальше в его плечо воткнулись сразу три. Упали еще двое. «Я же сказал — одного оставить!» — раздался хриплый рев, и я узнал на этот раз голос Юкука.

Последний всадник повернул к воротам, но конь его закричал от боли и начал припадать на передние ноги. Моя охрана в полном боевом облачении — видно, никто из них и не ложился, — хлынула во двор, как черные тени среди золотых лучей.

Весь двор кипел движением. А я смотрел только на голый участок земли, усыпанный маленькими камешками.

Это был пустой и бессмысленный мир.

И очень холодный.

Но тут Халима набросила на мою озябшую спину покрывало.

— Тo, что мы ищем не Заргису, а совсем другую женщину, я предполагал давно, — хрипловатым и равнодушным голосом говорил Юкук, покачиваясь в седле. — Да, господин, — ничего, если я буду иногда произносить ее имя?

Покосившись на него, я рассеянно кивнул и отвернулся, рассматривая буроватые морщинистые спины гор на горизонте: нет ли хоть на солнечных склонах бело-розовых пятен зацветающих деревьев?

— Я ничего не понимаю в безумии, но безумных на своем веку повидал, — продолжал он. — Это больные люди, которым нужен уход и присмотр. Им плохо. А тут, судя по всему, была очень даже самостоятельная личность и плохо ей никоим образом не было. Чтобы женщина из лучшей иранской семьи не просто сошла с ума, а превратилась в чудовище, добивающее умирающих воинов кинжалом, — я, конечно, не целитель, но это уж как-то слишком. Я пытался, конечно, представить, что женщина, посланная домом Маниаха на войну, попала в сложное положение и ей пришлось изображать посланца из рая для лучших воинов, чтобы уцелеть самой. Но это как-то сложно. Всегда надо искать сначала простые объяснения. А самое простое из них — это задуматься: а кто вообще сказал, что мы ищем одну и ту же женщину? Почему их не может быть две? Одна — Заргису, а вторая — совсем иная? И самое главное, господин, — ведь, насколько я понял, вы выросли вместе с… этой женщиной. Это означало, что ей уже больше тридцати пяти лет. А то, что вытворяла эта вот, на наших причем глазах… как она взлетала в седло… это мог делать только очень, очень молодой человек.

И Юкук постарался пригасить немой укор, таившийся в его глазах, — укор за то, что Заргису навсегда осталась для меня юной, стройной, гибкой, с летящими вбок медно-золотыми волосами.

Я продолжал молчать, в том числе и потому, что уже успел — еще и еще раз — дословно вспомнить, в каких именно словах мой хитрый братец послал меня в это безумное путешествие.