Алекс Бор - Остров Свободы

Память возвращалась медленнее физических ощущений. Но от прежних воспоминаний остался только удар прикладом по голове. Дальнейшее было покрыто мраком - похожим на тот, что царил в помещении, где сейчас находился Фидель. Ясно было только одно: Фиделя поймали. Он увлекся расклеиванием листовок не смог заметить патруль, был схвачен и теперь, избитый, сидит в гестапо. Причем сидит не один - рядом слышалось чье-то сбивчивое дыхание.

Фидель с трудом повернул голову - ему показалось, что где-то в мозгу сидит племя маленьких троглодитов и своими острыми дубинками выбивает радостные марши. Очевидно, они перепутали Фиделя с мамонтом...

Глаза привыкали к темноте медленно, так что прошло еще какое-то время, прежде чем Фидель увидел старика, сидящего, прислонившись спиной к стене, примерно в метре от себя. Дышал старик тяжело и надсадно. Его грудь высоко вздымалась, и Фиделю казалось, что он не только видит, но и ощущает хищное, плотоядное колыхание темноты, сгустившейся вокруг старика.

-Очнулся, сынок? - участливо спросил он. По-испански старик говорил с ярко выраженным североамериканским акцентом.

Фидель промолчал. Не было сил даже кивнуть головой. Несносное племя троглодитов теперь решало, как разделать попавшую в ловчую яму добычу.

-За что тебя? - спросил старик. Было видно, что слова давались ему нелегко.

Фидель не стал отвечать. Если его соседом по заключению стал янки, то это совсем не означает, что, даже сильно избитый, он не может быть немецкой "кукушкой". Так считал Че, который был теоретиком подпольной борьбы. Так говорила Марта, которая видела Че гораздо чаще, чем Фиделя...

Но Че сейчас был на свободе, а вот Фидель...

-Ты мне не доверяешь? - судорожно сглотнув, просипел старик. Казалось, он прочитал мысли Фиделя. - И правильно. Никому нельзя доверять в этом мире, кроме себя самого. Ты сам и есть весь мир.

Старик замолчал, кряхтя, устраиваясь поудобнее у стены. На какую-то секунду Фидель подумал, что эта стена может стать последним, что он увидит в своей жизни, и ему страшно захотелось выбраться из этих застенков на волю. И чтобы не было никакой войны, а рядом оказались отец, брат, Марта, Мария....

Мария - девушка из университета, с которой он так толком и не познакомился...

Фидель внимательно присмотрелся к старику. Только сейчас Фидель заметил, что его лицо разбито, через левую щеку протянулась кровавая полоса -- словно его стегали плетью. Старик сидел, баюкая левой рукой правую руку, обернутую грязной тряпкой. Рука, вероятно, была сломана.

-Не верь никому, кроме себя, - медленно повторил старик. - И помни, что жизнь - это не всегда праздник. Не всегда праздник, который всегда с тобой, - он горько усмехнулся, произнося последние слова.

Фидель снова ничего не ответил. Он осмотрелся - комната, в которой они находились, была небольшая, без мебели. Окна забиты деревянными щитами. Через узкие щели не проникают лучи света - значит, еще ночь. А сидят они, скорее всего, в подвале сохранившегося после бомбежек особняка недалеко от Старой Гаваны. Такое вот подобие временной тюремной камеры. Подвал, специально приспособленном под узилище для неудачливых подпольщиков. Потому что удачливые, вроде Че или Марты, сидят совсем в других подвалах, их которых могут выйти сами. А отсюда Фиделя может вывести только конвой.

Неожиданно, словно подтверждая мысли Фиделя, со скрипом отворилась дверь, в темноту стремительно ворвался сноп яркого света.

Фидель зажмурился.

В комнату ввалились солдаты, бросились к Фиделю, схватили за руки и куда-то поволокли. Именно поволокли - идти, как выяснилось, сам он не мог, ноги отчего-то не держали его. Если бы солдаты отпустили Фиделя, он бы рухнул, как куль с сахарным тростником.

Волокли его недолго - вверх по лестнице.

Затем ввели в какое-то не очень большое помещение. На этот раз с окном. У окна Фидель успел заметить массивное бюро из красного дерева. За бюро восседал щеголеватый немец. Форма была новая, с иголочки, явно недавно полученная на интендантском складе.

Немец что-то отрывисто скомандовал, и Фиделя отпустили. То есть усадили на прикрученную к полу табуретку. Двое солдат с автоматами остались стоять по бокам, как почетный караул.

Офицер поднял глаза от бумаг и уставился на Фиделя. Таким взглядом Фидель обычно смотрел на тараканов.

С минуту посмотрев на Фиделя, который чувствовал себя сейчас не просто тараканом, а тараканом, которого насадили на иголку и сейчас будут препарировать, немец бросил на корявом испанском: