Лада Лузина: Киевские ведьмы. Выстрел в Опере

— И Берлиоз — из Киева. И Воланд — тем более наш, — развила приглянувшуюся собственническую идею певица.

— Нет, — возразила Маша. — Демон сказал, Миша, как и Миша Врубель, не видел в нем демона. Врубель написал своего «Демона» с женщины, которую любил. А Булгаков Воланда…

— Тупо содрал у Куприна! Я только так и не поняла при чем тут революция?

— А я так и не поняла, при чем тут я, — сказала Катя. — Но, если это я, почему меня называют «змеей»?

— Потому что характер у тебя соответствующий, — охотно разъяснила ей Даша.

— Змеей не страшно, — отчужденно ответила Маша. — Сила Киевиц — сила Земли. Сила природы, сила Огненного змея, которого слепые сочли Сатаной, и которого Киевица Марина заковала ради равновесия сил, а наша Кылына пыталась освободить на Купалу.

— Освободила, — исправила Чуб. — Но мы всех спасли.

— В заговоре сказано «змея-Катерина и две сестры ее». — Вид у «змеи» был крайне мрачный. — Получается, — сказала Катя, — тот, кто писал этот заговор, знал: пророчество сбудется. В Киев третий раз придут Трое. И одной из этих Трех буду я — Катерина?

— Предположительно ты, — присовокупила историчка. — О чем он предположительно знал. Имя — может быть совпадением. И смерть твоей прапрабабушки под трамваем — тоже может быть совпадением. И схожесть двух произведений — может быть совпадением.

— А мой дедушка Чуб, утверждал, что три совпадения подряд совпадениями быть не могут! — заспорила Даша. — А у нас как раз три трамвая... Четыре. Или один? Я запуталась!

Маша посмотрела в окно.

Справа проплывал оперный театр, в девичестве — Городской.

Театр, в котором Митя Богров убил Столыпина и 50 миллионов людей.

Театр, в котором Миша Булгаков смотрел оперу «Фауст» 41 раз.

И Куприн мог посмотреть ее.

А мог и не посмотреть…

Но, как бы там ни было, он точно знал о Мефистофеле, ставшим в «Звезде Соломона» Мефодием Тоффелем.

И Булгаков, взявший имя Voland из «Фауста» Гете, где сам Мефистофель представляется «дворянином Воландом» — знал о нем — точно.

И не трудно предположить, что история о нечистом, явившемся доктору Фаусту (записанная в 1536 издателем Шписом, переписанная в 1598 богословом Кайе, в 1674 — врачом Пфитцером, обессмерченная в 1832 великим Гете и воспетая в 1860 году в опере Гуно) и вдохновила двух литераторов написать произведения о Сатане.

Вот только трамвай, в этой средневековой истории, развернувшейся в Германии, у подошв Лысой Горы Броккен, — не фигурировал. Первый в России трамвай курсировал по Киеву, по Александровкому спуску, лежащему у подошв второй Лысой Горы. И в момент его появленья, трамвай сочли очередной сатанинской машиной.

Все вроде бы очень логично.

Трамвай — сатана.

Но сколько же все-таки было трамваев?

Подумав, Маша отправила прочь приблудившийся гумилевский трамвай, вместе с теорией совпадений профессора Чуба.

Решила, рассуждать, как историк. Оперируя фактами.

Итак. В 1894 году у них на глазах — точно! — произошли два события.

Анна Горенко нашла Лиру в Царском саду.

И, кабы бы Аннушка не нашла талисман, она б не встретила Демона, не встретил б — не злилась бы на него 1 сентября, не злилась бы — не «пролила» б свое масло, Богров не убил бы Столыпина, революции не было б…

Получается, революция стала неизбежной в тот миг, когда Ахматова взяла в руки Лиру!

За семнадцать лет до того, как Богров нажал на курок, за двадцать пять лет до того, как Берлиоз попал под трамвай.

«Берлиоз» попался уже тогда — 31.12.84.!

(Но 1.9.11 — неизбежность революции можно перечеркнуть, как сделала это в своем конспекте Кылына, вычислившая: достаточно, чтобы ААА не сказала «ничего не значащую, тривиальную фразу»…)

«Отлично, — похвалила себя Маша, — Идем дальше».

Того же 31.12.84 — каких-то полчаса спустя, на Царской площади женщина (предположительно прапрабабушка «змеи-Катерины») тоже попала под «сатанинскую машину», как Берлиоз.

Свидетелем чего стал репортер А.Куприн (без всяких предположений — уходя, историчка улучила момент заглянуть в «энциклопедию киевской старины» и признать, пропечатанного в числе именитых киевских деятелей усача). Крик «убила, машина сатанинская, человека убила» и предсмертная записка, найденная у убиенной, породила в нем идею о чертовщине (без всяких предположений — он сказал это сам!). А, переквалифицировавшись из репортера в писатели, он использовал этот реальный сюжет в мистической повести о Мефодии Тоффеле, действие коей по понятным причинам происходило опять таки в Киеве.