Лада Лузина: Киевские ведьмы. Выстрел в Опере

В воздухе огненную дорожку

Он оставлял и при свете дня.

Мчался он бурей темной, крылатой,

Он заблудился в бездне времен…

Остановите, вагоновожатый,

Остановите сейчас вагон…

Перед тем как поместится в авто, владелица сети супермаркетов выжила оттуда шофера, обронив, к нечаянной радости оного: «На сегодня свободен»…

Чтоб, умостившись за руль, усадив Машу рядом с собой приступить к, режущим горло вопросам, несовместимым с присутствием слепых:

— Понятно, что говорить еще рано. Но, если это была моя прапрабабушка, которой, принадлежала камея с моим профилем, как, по-твоему, что это все может значить?

Дображанская сдвинулась с места, вместе с машиной.

Розовый дом-замок, башня, поддерживаемая химерными чудищами, с головами львов и крыльями демонов — уплыли.

— Это только предположение, — посрамленный историк переваривала свой непрофессионализм, и была крайне осторожна в формулировках.

Как могла она подтасовывать понравившиеся ей яркие факты, отмахнувшись от тех, что не вписывались в ее Великое Знание?

Как могла откреститься от Катиной прапрабабки с камеей?

Как могла отогнать на запасные пути, показавшийся не слишком важным трамвай, наверняка связанный как-то с другим — метафорическим и таким жизненно важным трамваем из романа Булгакова?

…и трамваем из повести Куприна.

Впрочем, на этот булгаковско-купринский вопрос Маша знала ответ.

Ей никогда не нравилась версия Мирона Петровского!

Уже потому, что в книге «Мастер и Город» Булгаков, хоть и в кране вежливой форме, с расшаркиваниями, обвинялся в плагиате.

— Еще в 2001 году один литературовед написал, что повесть Куприна «Звезда Соломона» по фабуле подозрительно напоминает первую главу «Мастера и Маргариты», — сказала Маша. — Все начинается с того, что к главному герою приходит дьявол или черт…

— Воланд? — откликнулась с заднего сидения Чуб.

— Мефодий Исаевич Тоффель. То есть, Мефистофель, как в «Фаусте». А оканчивается все смертью под колесами трамвая, которую видит главный герой, запутанный дьяволом.

— Так Булгаков тоже обокрал Куприна?— беспардонно обвинила Машиного любимца Землепотрясная. — Бедный Куприн, все у него воруют! Один записку. Другой трамвай и сатану. Потому ты сказала, что три наши трамвая — один? Куприн увидел его и описал, а Булгаков прочитал и украл?

— Это еще не доказано! — подняла лозунг студентка.

Не было, не было у Мирона Петровского никаких доказательств булгаковской вины.

Никто из окруженья писателя, — ни братья, ни сестры, ни друзья, ни коллеги, ни одна из трех его жен, ни дневник самого Михал Афанасьевича, не оставил свидетельств, что автор «Мастера и Маргариты» когда-нибудь держал в руках повесть автора «Звезды Соломона».

И вся мироно-петровская версия базировалась лишь на явном их сходстве, и предположении: Булгаков мог прочитать!

Мог. И что из того?

Маша вон тоже могла — но не читала. И Катя могла. И Даша. (И вы, мой читатель, так же имели возможность, но, подозреваю, вряд ли воспользовались ею).

А, значит, из того, что Михал Афанасьевич теоретически мог, не следует ничего ровным счетом!

Это предположение. И ни один уважающий себя ученый не станет выдавать предположение за доказанный факт.

Не пойман — не вор! Ни трамвай, ни сатана-мефистофель, не являются ничьей авторской собственностью. О них вправе писать, кто угодно!

Но почему-то написали двое… два писателя из Киева.

— Действие повести Куприна происходит в городе N, где есть Александровская улица, Караваевы дачи, — сказала вслух Ковалева.

— Короче, в Киеве, — упростила Чуб. — Тогда, пожалуй, булгаковский трамвай можно условно считать нашим. Хоть он и задавил в Берлиоза в Москве. Но спер-то он его из киевской повести!

— И «Голгофа», — сказала Маша, — на которой казнен булгаковский Христос Иешуа Га-Ноцри — тоже из Киева. Она стояла на Владимирской горке, рядом со второй Лысой Горой. И в романе «Мастер и Маргарита» Иешуа тоже принимает смерть на Лысой горе.

Она замолчала.

«Голгофа» стояла на Михайловско-Владимирской горке, у подножья которой лежала Царская площадь, по которой бежал булгаковский трамвай…

Раньше Маша никогда не замечала насколько «Мастер и Маргарита» -киевский роман.

Москва, была только сценой, подобной сцене МХАТА, где в 20-х. годах, срывая аншлаги, разыгрывалась сугубо киевская пьеса «Дни Турбинных» — о киевской революции.