Александр Бушков - Поэт и Русалка

— Никаких.

— А у меня тем более, — сказал барон, улыбаясь одними углами рта. — Все как на войне, разведка боем… Дело понятное. Считайте, что я ваш. Уж я ему выскажу прямо в лицо все, что думаю о таком способе заколачивать денежки…

— Господин Пушкин, — сказал граф, — не составили ли вы список книг? Я имею в виду каталог библиотеки вашего предприимчивого петербуржца?

— Ну разумеется. Он у меня в чемодане. На всякий случай.

— Прекрасно, — сказал граф. — Нынче же он нам понадобится, есть человек, знающий толк в таких делах…

— Черт побери, что там такого интересного? — воскликнул барон, небрежно опершись на каменные перила украшенного статуями Карлова моста. — Вы, друг мой, уже четверть часа таращитесь в ту сторону, словно там бог весть какое чудо из чудес…

— Чрезвычайно живописные дома.

— Да что в них такого живописного? Дома как дома. К живописи я, должен вам сказать, отношусь со всем почтением… но ведь живопись — это батальное полотно. Кони несутся, разметав гривы и оскалив зубы, блещут сабли, знамена развеваются… А все остальное — это уже не живопись, а так, забавы…

— Вам трудно понять, барон, — сказал Пушкин, не отводивший взгляда от высоких домов на том берегу, с узкими окнами и черепичными крышами. — У вас в Германии…

— В Пруссии!

— Прощу прощения. Конечно же, в Пруссии… У вас в Пруссии никого не удивишь количеством и многообразием старинных каменных домов. В России обстоит несколько иначе. Предки наши строили главным образом из дерева, и такая красота была чертовски недолговечной, учитывая все войны…

— Ну, ваше дело… — сказал барон, покручивая усы с видом величайшего нетерпения. — Не видели вы настоящей красоты, — когда на королевском смотру гусарские полки выстраиваются в одну линию, звучит команда, и сотни клинков одновременно блистают в солнечных лучах. Вы ведь, как я понимаю, из статской службы пришли?

— Я вообще не служил, барон.

— Ах, вот в чем дело… Счастливец, завидую! У вас, должно быть, состояние немаленькое?

— Увы, увы… Единственная деревенька.

— Ага! Как и я, стало быть, на жалованье существуете?

— Не совсем. До того, как попасть в Особую экспедицию, на жизнь зарабатывал стихами.

— Ах, во-от оно что! — воскликнул барон с живейшим энтузиазмом. — То-то я смотрю, вид у вас какой-то такой… этакий… — Он неопределенно помахал тростью в воздухе. — Вдохновенный, я бы выразился… Кровь и гром, ну вы меня удивили! Я, знаете ли, чужд наук, как и всякой такой изящной словесности, сколько ни пытались в меня вбивать науки и словесность, они от меня отчего-то отскакивают, как горох от стенки… Совершенно невосприимчив я к наукам и словесности! — признался барон с гордостью. — А вот поэзия — другое дело. Тут я преисполнен уважения и стараюсь соответствовать. Почитываю иногда всякое такое рифмованное… — Он помолчал, потом признался решительно. — Принужден к тому обстоятельствами, понимаете ли. — Он постарался придать своей простецкой физиономии выражение крайне загадочное. — Дамы, мой друг, дамы! Барышни и тому подобное… Черт их знает почему, этих особ прекрасного пола, но им отчего-то категорически не хочется слушать о кампаниях Фридриха Великого и тонкостях выездки эскадронных коней первой линии. Им как раз и подавай что-нибудь этакое, с рифмою и чувствами. А если ты насчет этого неотесан, успеха и ждать нечего. И признаюсь вам по совести: до сего дня в толк не возьму, как же это так надо уметь, чтобы каждую строчку писать в рифму… А ведь целые пьесы имеются! Три часа говорят — и все в рифму! Довелось мне как-то сопровождать в театр одну милую барышню. Первый час я еще ждал, когда актеры заговорят прозою, как все нормальные люди. Не дождался. А впрочем, пьеска была небезынтересная, там частенько дрались на мечах, и довольно умело. Трагическая такая история. Один юнец по имени Ромео — фехтовальщик, между нами говоря, никакой, но язык здорово подвешен — влюбился в девушку по имени Джульетта, а она, соответственно, в него. Только из-за того, что родители враждовали, им в конце концов пришлось отравиться и зарезаться… То есть, он отравился, а она зарезалась, или наоборот, я запамятовал, право… Так вот, они там все три часа изъяснялись сплошными рифмами, да так гладко, ни разу на прозу не сбились… Это, часом, не вы написали? Что вы улыбаетесь? Я угадал?

— Увы, наоборот…

— Ну все равно. Производило впечатление… Особенно на барышню, но чуточку и на меня. О нас, пруссаках, вечно разносят всякие гнусности: тупые солдафоны, мол, равнодушные к прекрасному… Это они зря. Вот меня хотя бы взять: я — человек достаточно широких взглядов. Признаюсь вам по чести, испытываю прямо-таки суеверное почтение к людям, умеющим то, чего я сам не умею. Вот смотрю я на вас и втихомолку поражаюсь: с виду обыкновенный человек, а вы, оказывается, рифмами пишете… Эй, эй! Что с вами?