Андрей Лазарчук - Мой старший брат Иешуа

Тетя Элишбет посмотрела задумчиво.

— Тебе приходят в голову опасные мысли, девочка моя, — сказала она. — Не стоит делиться ими ни с кем больше. Хулда — знаешь, кто была эта пророчица? Бывшая жрица храма Ашгарет, что во времена Хаммона стоял у подножия Масличной горы. Иосия разрушил этот храм, чем заслужил любовь почитавших Яхве. Жриц же — кого прогнали, кого продали замуж. Хулде повезло, муж ее, Шломо, хоть был хром и изъеден оспой, оказался человеком добрым и незлобивым, а заодно и в меру способностей ученым; дед его был хранителем одежд великого царя Давида; муж этот позволял Хулде читать и египетские, и ассирийские, и персидские книги, а также книги народов, о которых иссякла память… И еще, девочка моя: никто ведь не знает на самом деле, что было написано в той книге, которую не мог понять ни один мудрец, и все лишь впадали в ужас при чтении ее. Хулда сказала лишь то, что от нее хотели услышать: Иерушалайм-де падет в прах из-за воскурений ложным богам… А что там было написано, я не знаю, и не знает никто.

— Ты думаешь, именно поэтому женщинам так неохотно позволяют учиться ремеслу чтения? Что многие из тех, древних, знали недоступное мужчинам?

— Старая память — самая страшная память, девочка. Никто уже не вспомнит, из чего взялся запрет, но сам запрет от этого становится только крепче. Мощь и беспрекословность заслоняют собой бессмысленность. Страшно лишь то, чего ты не видишь и не можешь понять.

Дождь и ветер в ответ на эти слова усилились, и вдруг словно ветка часто-часто заколотила в ставни из сосновых досок. На ставнях вырезаны были знаки, запрещающие злобному ангелу Паху, князю собак, и ночным демонам окрестных холмов заглядывать в окна и тревожить людей, — но женщины вздрогнули и разом посмотрели в ту сторону. И тут же погасли два светильника из трех.

Тетя Элишбет тронула колоколец, и появился хромой сторож Мафнай с копьем в руке.

— Сходи посмотри, кто там под окном, — сказала тетя.

Мафнай молча кивнул, исчез и через несколько долей вернулся.

— Госпожа. Там чужестранец, но он назвал твое имя.

— А свое?

— Его зовут Оронт.

— Оронт? — воскликнула тетя Элишбет. — Оронт? Зови же его и дай ему теплое платье переодеться!

Вскоре вошел, кутаясь в пушистый синий шерстяной плащ, мужчина невысокий, но статный, с блестящими глазами цвета старого янтаря. Гладкие щеки и подбородок выдавали в нем перса.

— Госпожа! — он поклонился. — Госпожа! — повернулся к Мирьям и поклонился еще ниже.

— Что-то стряслось, Оронт? — спросила тетя Элишбет. — Мой муж знает, что ты здесь?

— Он позволил и приказал мне приехать, госпожа. И да — стряслось.

— Я пойду в свои комнаты, — сказала Мирьям.

— Хорошо, — сказала тетя. — Я тебя позову, если будет нужно.

— Не уходи, госпожа Мирьям, — сказал ночной гость. — Тебе тоже доверена эта тайна.

— Какая? — спросила мама. — И кем?

— Мной, — сказал Оронт.

Придется специально рассказать об Оронте, иначе будет непонятно.

Понтий Пилат, римский префект Иудеи, приказал задушить его в тюрьме почти в те же дни, когда по приказу Ирода Антипы был убит Иоханан Очищающий; а появился Оронт при дворе Ирода Великого за два года до того, как царь взял в жены мать Антипы, Мальфису. Молодой перс пришел наниматься помощником дворцового садовника, но очень скоро стал главным садовником царя и его любимцем. Все росло и цвело в его руках, подчинялось воле и желаниям, по слову Оронта распускались цветы и начинали петь птицы, и даже бесплодные деревья начинали плодоносить. Но не только эти умения увлекли Ирода, а еще и запретные искусства волшебства и предсказания будущего, которыми новый садовник владел в совершенстве; великий же царь пока еще тайно, но благоволил гадальщикам и астрологам и часто поступал согласно их советам.

Но в конце жизни Ирод, на свое несчастье, отвернулся от Оронта…

Я помню его. Мне было три года, но я его очень хорошо запомнила. Я сидела у отца на коленях и смотрела на незнакомца с темным узким лицом и странными глазами, таких я не видела больше ни у кого, а потом я сползла под стол и споткнулась о тяжелый кожаный мешок. Я споткнулась, мешок упал набок и раскрылся, и из него покатились серебряные и латунные монеты. Их было много.

Оронт приезжал едва ли не каждый год, и каждый раз после его приезда мы собирали свой легкий скарб и перебирались в другой город, и наконец — мне исполнилось восемь лет — оказались в Александрии, шумной, прекрасной и величественной, а оттуда по морю отправились в Иоппию, а из Иоппии — в Еммаус. Это было возвращение домой.