Валерий Белоусов: Бином Ньютона, или Красные и Белые. Ленинградская сага.

А тщательно собранные нами клочки бумаги с записями ученого «галерный» бросил на наших глазах в выносную парашу. Такие дела…

Тяжелая и горячая ладонь («Как тяжело пожатье каменной десницы!») опустилась мне на левое плечо…

— Смотрю я на Вас, Владимир Иванович, и каждый раз вижу погруженным в глубокие думы… А по мне — думай, не думай — обезьяну не выдумаешь. Вот, держите!

И Лацис протянул мне серенькую книжицу паспорта со вложенным в неё листом розовой бумаги, наискось перечеркнутым красной полосой.

Потом добавил ехидно:

— А паспорт-то у Вас, извините, «минусовочка»…(Запрет на проживание в столицах. Прим. Переводчика) Как вы с такой ксивой (документом. Прим. Переводчика) вообще сумели в Городе-то прописаться?

— Очень просто. Пришел после лагеря в РайОНО, спросил — не нужны ли учителя? Да и зашел-то я туда, ни на что не надеясь! Потому как середина учебного года, все ставки заняты…на мое счастье, в сорок пятой школе как раз кого-то…э-э-э…

— Помню-помню. — Тонко усмехнулся Лацис. — Проходили у нас учителя по делу лево-право-троцкистского блока! (Не шутка! Был именно такой процесс, над блоком с таким оригинальным названием. Прим. Переводчика).

— Вот. Не было бы счастья, так чужое несчастье помогло…где завучу посреди года учителя взять? Позвонили из отдела в райком, оттуда отнеслись в паспортный стол, и меня в порядке исключения…вот я с и вами!

— М-да. Много у нас еще формализма…Ну, милости прошу к нашему шалашу!

Показав на вахте свой пропуск очень милой женщине с добрым крестьянским лицом, одетой в серую вохровскую гимнастерку и вооруженной только помятым медным чайником, из которого она, не особо обращая на нас внимания, старательно наливала кирпичного цвета чай в граненый, мутного стекла стакан, я в сопровождении моего Вергилия вступил под высокие своды Крестов.

Однако, против ожидания, Лацис свернул не налево, к «сборке» и «вокзалу», а по длинной, с синими кафельными плитками на стенах галерее довел меня до высоченной, от гранитных плит пола до самого потолка, решетки, преграждавшей, как я понял, выход во внутренний двор.

Стоящий у решетки часовой — на этот раз с винтовкой, с примкнутым трехгранным клинком, отдал нам честь, внимательно обшарив цепким взглядом не только меня, но и моего спутника. Причем удостоверение Лациса он изучал даже пристальней, чем мой паспорт.

Лязгнув, за нашими спинами закрылась дверь в галерею. Перед нами у выхода наружу вновь стоял часовой, на этот раз в «богатырке» с опущенными клапанами, застегнутыми на шее. Наколов мой пропуск на острие штыка, он пропустил нас мимо себя…

Что это за новации такие? — удивился я. Потому что тюремный двор, который я за время следствия частенько наблюдал из окон коридора, пересекала высокая стена из плотно, без единой щелки, пригнанных друг к другу заостренных сверху деревянных плах … В моё время её не было!

Из-за забора доносился странный механический рокот, как будто здесь (в Крестах?!) запускали аэропланный мотор…

Перед калиткой, обочь которой стоял покрашенный в уставной цвет грибок часового, под которым возвышался боец в роскошном тулупе, чекист доверительно взял меня за рукав:

— Владимир Иванович, Вы человек взрослый, засиженный… так что я Вам особо и напоминать ничего и не стану, но, всё же…

— Уже.

— Что «уже»?

— Я уже ничего не вижу, не слышу, да и вообще — меня здесь нет и никогда не было! А если я где и был, то в этот момент спал.

— Н-ну ладно…однако подписку я с Вас все же возьму, не возражаете? В рабочем порядке…

— С меня уже брали, когда я на «большую зону» (то есть на коммунистическую «свободу». Прим. Переводчика) из «зоны малой» выходил.

— Да о чем же?

— Все о том же. Я ничего не видел, не слышал…

Лацис пренебрежительно махнул рукой:

— Да что Вы могли видеть-то? У Вас же была совсем жалкая литерка, СОЭ (Социально-опасный элемент. По ней подвергались репрессиям представители паразитических классов, враги трудового народа, такие как, например, проститутки, тем не менее, не представлявшие никакой опасности для большевиков. Прим. Переводчика), всего-то три годика… Небось, весь срок на одной ножке простояли?

— Ага, примерно так, гражданин начальник, всё и было…

…Когда нас глубокой осенью пинками и прикладами высадили из телячьих вагонов на станции Кемь Кировской железной дороги (несколько серых, исхлестанных злыми ветрами «финских» домиков посреди уходящей к горизонту унылой холмистой лесотундры, над которой тяжело висели набрякшие ледяным дождем свинцово — серые тучи), моя левая нога, обутая в когда-то щегольскую теннисную туфлю, мигом по щиколотку провалилась в набрякший ржавой водой мох… Её мгновенно охватил свирепый ледяной капкан, вырывая из которого ногу левую, я мгновенно провалился в огненно-ледяную яму ногой правой, но зато по колено…Причем эту ногу я вытащил из ямы уже босой — в одном рваном на пятке носке. Туфлю же с утробным чавканьем засосала ледяная, серая глина.