Сергей Данилов - 37 копеек [Часть 1-я]

Ну, и конечно же, Суворов-Резун.

Фамилии нечастые,места службы вроде помню, найти несложно.

И опять - всё.

А, нет, перелёт Беленко (или Биленко?) в Японию на МИГ-25. Тоже легко вычислить.

В общем, кое-что есть.

Вопрос в другом - а как предупредить?

Написать подмётные письма в КГБ или лично Брежневу?

Ага, вот прямо их как прочитают,так сразу и...

И как их писать - печатными буквами, предварительно купив в нескольких городах тетради и карандаши, и опуская письма в почтовые ящики опять же в разных городах? И не забыть про перчатки, на предмет отпечатков пальцев.

Ни пишущей машинки, ни чего ещё не достать.

Да и если верить коллегам-попаданцам, всё равно вычислят на раз.

А тогда или психушка, или что похуже.

Можно, конечно,тщательно и неторопливо (вот опять!) всё продумать. Может, что и придумается. Да и вспомниться тоже кое-что может, нелишним будет.

Не стоит забывать,что я сейчас маленький пацан - это одновременно и недостаток, и преимущество.

И непонятно, чего больше.

Маленький, но злопамятный, циничный и умный. И много-много знающий. Ага...

Ладно, спать, за окном уже сереет - не заметил, как и ночь прошла.

И голова разболелась.

Из больницы меня выписали ровно через месяц, 22 октября.

Честно говоря, надоело мне там гораздо раньше.

Нога срослась нормально, осторожно ходить без костылей начал уже через две недели, а вот шрамы на подбородке и на виске остались.

На виске совсем небольшой, в пару сантиметров, и ровный, а на подбородке - страшный, извилистый, начинающийся почти от левого угла рта и тянущийся по нижней челюсти сантиметров на пять.

Особо меня это, правда, не огорчало.

А вот несколько нездоровое внимание врачей - да.

Ну, тут уж сам виноват.

На третий день во время очередного обхода в палату вместе с хирургом, занимавшимся моей ногой, пришёл ещё один врач, как выяснилось, невропатолог. Или невролог? Неважно...

И вот тут чуть не попался. За базаром , как выяснилось, надо следить, и тщательно!

Он долго вглядывался мне в глаза, заставляя скосить их то вправо, то влево, расспрашивал, не болит и не кружится ли голова, стучал молоточком по коленям, проводил по спине и животу рукояткой молоточка... и спрашивал, спрашивал...

Всё ли я помню, как зовут меня, соседей, одноклассников, в какой школе и в каком классе учусь, какое сегодня число, где живу, сильно ли я испугался, упав в воду, задавал простенькие задачки - на столе шесть яблок, два съели, сколько осталось?- и в таком духе с полчаса.

Я старался отвечать как можно более односложно, и строго на вопрос, боясь себя выдать неуместным словом или оборотом... и уже в самом конце утратил бдительность - услышав обращённое к хирургу -да, наблюдается установочный горизонтальный нистагм, неудивительно, при такой-то травме - брякнул - "а дрейф и тремор есть"?

М-да...

Дядька посмотрел на меня оченьвнимательно и задумчиво, а потом после долгой паузы спросил -"а ты знаешь, что это такое? откуда"?

Пришлось выкручиваться - не скажешь ведь, что он сам всё мне и объяснил, только почти через десять лет, когда осматривал меня после неудачного прыжка с разогнавшегося поезда.

Сказал, что прочитал это в медицинской литературе матери - она работала фельдшером, и в доме было много и учебников, и атласов внутренних органов, картинки в которых я действительно с большим интересом рассматривал.

Вот интересно получается - это что же, мои отметины есть некая константа? Но тогда почему была сломана только сейчас, а не год назад лодыжка, после попадания ноги в заднее колесо велосипеда?

Значит, это всё же не совсем моё прошлое, да и мир, получается, не мой? Или не значит? Ладно, подумаю об этом позже...

В конце концов он ушёл, ещё раз на прощание долго и странно посмотрев на меня от дверей палаты.

Но вроде обошлось - мать подтвердила, что я действительно читаю всё подряд, в том числе её книги, и Михал Михалыч, так звали невролога, вроде бы успокоился.

В общем, меня выписали, велев раз в год являться на осмотр, а при любых странностях - немедленно, и я наконец-то вернулся домой.

Моя мать, как уже было сказано, работала фельдшером в деревне, где мы и жили. Вдвоём. Отец погиб, когда мне едва исполнилось четыре года, и я его совсем не помню. Где и как, я не знал, и только много-много лет спустя выяснил, что в результате несчастного случая во время разгрузки доставленных в Гавану в октябре 1962 года советских баллистических ракет.