Хольм ван Зайчик - Дело незалежных дервишей

— Был.

— И ходят легенды о спрятанных им сокровищах, так вот среди них – трактат Опанаса. Граф когда пограбил как следует, пытался за кордон сбежать, к родственнику своему, Владу Цепешу – слышал? Вампир известный…

— Слышал. Даже кино ваше в детстве смотрел про него.

— Вот, он в замке Цепеша укрыться хотел, но ваша пограничная стража его прихватила. Однако сокровищ с ним не оказалось. Считается, что перед попыткой перехода границы он их где-то неподалеку прикопал, надеясь, когда все уляжется, возвратиться – да так и не смог, по вполне понятным причинам.

— Боюсь, Жанна, это все очередная их европейская Атлантида.

— …И вот Кова-Леви хочет поехать в Асланiв покопаться в старых библиотеках, в архивах, может, найдет какие-то указания на то, где мог Дракуссель припрятать Кумганов трактат. Какой-то намек был в том самом отрывке письма, но он не дешифруется, его, по всей видимости, надо сопоставлять с иными источниками. Подробно мсье не хочет рассказывать – тайна. Он говорит, что это будет сенсация.

— Да уж я думаю. Только…

— Погоди. Он говорит, это перст судьбы. Во-первых, говорит, это совершенно естественно, что столь великое открытие совершил в свое время житель именно той ордусской области, которая по культуре и языку ближе всего к Европе.

— Ну ничего себе! — совершенно по-детски возмутился Богдан. — А порох! А иглоукалывание! А воздухоплавание, книгопечатание, психотерапия! Безо всякой Европы!

Жанна нетерпеливо махнула ладонью:

— И, во-вторых, он и без того уже несколько лет собирался посетить Асланiв, поскольку своими глазами хочет увидеть процесс национального возрождения этого маленького, но гордого и бесконечно талантливого народа, столь долго подавлявшегося ордусским имперским центром.

Кова-Леви наконец замолчал. С весьма горделивым видом обвел взглядом окружающих, явно удостоверяясь, в достаточной ли мере они восхищены той смелостью и верностью принципам, с каковыми он высказывает гостеприимным хозяевам свою нелицеприятную точку зрения. И Жанна умолкла, сама удивленная своими последними, произнесенными чисто автоматически словами; на лице ее отчетливо проступила растерянность.

Из угла, в коем, сохраняя неподвижность, пребывал йог Гарудин, донесся совершенно несообразный звук. Похоже было, что просветленный хмыкнул. Уровень пива в его кружке резко понизился.

— Ну, знаешь… — чуть помедлив, неприязненно пробормотал Богдан. — Чего-то он у тебя не туда заехал, по-моему.

Жанна тут же вспылила.

— Как ты можешь так говорить! — возмущенно воскликнула она. — Мсье Кова-Леви – замечательный, можно даже сказать, великий ученый! И к тому же крупнейший общественный деятель!

Однако сам ее неумеренный пыл, пожалуй, свидетельствовал о том, что в данный момент она согласна более с Богданом, нежели с соотечественником.

Француз, услышав свою фамилию, улыбнулся и несколько раз кивнул. Что уж он там имел в виду – Бог весть, но, казалось, он просто-напросто соглашается с обеими весьма лестными для себя характеристиками.

— И ты с ним поедешь?

Жанна независимо встряхнула головой. Ее прекрасные светлые волосы вздыбились мгновенной волной.

— Разумеется!

— Когда?

Жанна спросила о чем-то Глюксмана. Тот, благодушно улыбаясь, что-то коротко ей ответил. У молодицы вытянулось лицо.

— Через два часа, — помертвевшим голосом перевела она. Близкий вылет оказался для нее полной неожиданностью. Европейский гуманист распорядился ею с такой безмятежностью, словно был средневековым халифом.

Богдан опять вздохнул.

— Понял, — сказал он.

То, что муж воспринял это известие столь легко и не попытался отговорить ее или хотя бы выразить свое огорчение, расстроило Жанну окончательно. А Богдан лишь повернулся к хозяину харчевни и, помолчав, негромко попросил:

— Почтеннейший Ябан-ага. Оказывается, у нас совсем мало времени осталось. Давайте перейдем к горийскому салату, пусть наш уважаемый гость попробует. Может быть, вкус капусты и кавказских пряностей отвлечет его от мрачных мыслей об угнетении народов.

Гость попробовал.

Минут через пять, отдышавшись, выпив все, что было на столике и в непосредственной близости от него, кое-как уняв слезовыделение, он пробормотал:

— Сетт'юн петит бомб атомик де л'эмпрэ де л'ордусс?

И затем, опять горько заплакав, добавил нечто вконец невразумительное.

— Богдан, — совсем уже не понимая, чью сторону теперь брать, спросила Жанна. — Мальчики… Ну зачем вы так?