Уорд Мур: Дарю вам праздник

— А посмотри-ка, Ходж, не надо ли помочь матери? Здесь ты только путаешься под ногами.

Лишь одним я мог набрать очки и хоть как-то потешить мать: я выучился грамоте очень рано и даже изрядно в этом преуспел. Но и тут не все было слава Богу; мать смотрела на грамотность как на нечто, выделяющее Ходжинсов и Маккормиков из вынужденной подписываться крестиками серой массы, как на качество, полезное в деле, способное неким образом вывести когда-нибудь из нищеты. Я же считал, что чтение ценно само по себе, а такой взгляд, похоже, напоминал ей бесхребетность моего отца или антиобщественное поведение дедушки Бэкмэйкера.

— Пора определяться, Ходж, — то и дело вдалбливала она мне. — Мир ты не переделаешь, — это был явный намек на дедушку Бэкмэйкера, — но, если постараться, и в этом мире можно что-то сделать. Всегда есть выход.

При всем том она не одобряла лотерей, на которые столь многие уповали как на последний способ избавиться от нищеты или контрактной кабалы. Тут они с отцом были единодушны; оба верили в упорный труд, а не в счастливый случай.

И все ж таки счастливый случай не может повредить даже самому упорному труженику. Помню, в четверти мили, не больше, от отцовской кузни разбился минибиль — индивидуальное средство передвижения, не нуждающееся в рельсах. Это была блистательная, несравненная, невообразимая удача. Минибили, как и все предметы роскоши, редко встречались в Соединенных Штатах; вот в процветающих странах, таких, как Германский Союз или Конфедерация, их навалом. Нам при переездах оставалось полагаться на безотказных лошадок да на ветхие, вконец разбитые железные дороги. В Конгрессе десятилетиями ломались копья из-за Тихоокеанской трансконтинентальной магистрали, которую никак не могли достроить — хотя в Британской Америке давно уже была такая, а в Конфедеративных Штатах — целых семь, потому что на управляемые аэростаты, экономичные и уже довольно распространенные, все еще смотрели с толикой недоверия. Редкий миллионер со связями во Франкфурте, Вашингтон-Балтиморе или Лисберге мог позволить себе блажь трястись в дорогом, сложном, требующем специально обученного водителя минибиле по рытвинам и колдобинам наших дорог. Лишь отчаянный сумасброд решился бы сменить залитые гудроном улицы Нью-Йорка, или его ближайшего соседа, Бруклина, в котором твердые резиновые покрышки минибиля могли, на худой конец, ехать по рельсам конки либо каблокара [10], на топкие, разъезженные грунтовки; а иных магистралей севернее Харлем-ривер [11]не было.

Буде такое случалось, из-за сумасшедшей болтанки и тряски в сложном механизме неизбежно ломалась или отлетала какая-нибудь деликатная деталь. И тогда единственным, от кого можно было ожидать помощи — если только авария не происходила где-нибудь возле телеграфа; тут лихач сразу вызывал из города помощь — оказывался ближайший кузнец. Кузнецы, как правило, худо разбирались в том, как и почему ездят минибили, но, положив перед собою сломанную деталь, могли, если машина пострадала не очень серьезно, сварганить сносную замену и поставить ее на место. Время, потраченное на эту операцию, сельские гефесты предпочли бы провести, подковывая лошадей, готовя полевой инвентарь к весне или просто пожевывая с отсутствующим видом травинку — и потому они вознаграждали себя, выставляя непомерный счет, чуть ли не двадцать пять, а то и все тридцать центов за каждый час работы; и перекладывали, таким образом, все тяготы своей сельской бедности и независимости на плечи бессмысленно богатого и великолепно беспомощного городского вояжера.

Эта блестящая возможность выпала, как я уже сказал, моему отцу осенью 1933 года; мне тогда было двенадцать. Водитель добрался до кузни, оставив донельзя раздраженного владельца минибиля одного в закрытой пассажирской кабине — как на необитаемом острове. Отец, с одинаковой сноровкой способен был починить и часы, и грабли; беглый осмотр минибиля убедил его, что единственный выход — это перетащить машину прямо к кузнечному горну, тогда можно будет нагреть и выправить пострадавшую деталь, отсоединить которую ни у кого не получалось. И водитель, и владелец, и отец не раз повторяли, как эта деталь называется, но всю свою жизнь я был настолько туп в подобных «практических» делах, что уже через десять минут не мог вспомнить названия; и уж подавно не могу через тридцать лет.

— Ходж, беги за кобылой и скачи к Джонсам. Да не седлай, езжай так. Попроси мистера Джонса одолжить мне его упряжку.