Гарри Терлдав - Дядюшка Альф

— Герр бригадир, они отказываются исполнять СВОЙ долг, — ответил я, и рассказ обо всем, что случилось прошлым вечером, сорвался с моих губ. Я не оставил камня на камне от того абсурдного поклепа, который возвел на меня этот мерзавец–фельдфебель, этот волк в овечьей шкуре, этот скрытый враг Германской Империи.

Бригадир Энгельгардт был заметно удивлен моим пылом.

— Ты уверен на сто процентов, — замечает он.

— Уверен абсолютно, — отвечаю я, — как уверен в том, что на небесах меня ждет рай.

— И тем не менее, — говорит он, — доказательства того, в чем ты уверен, у тебя какие‑то хлипкие. Зачем нам отправлять туда столько народа, если все это, скорее всего, кончится ложной тревогой? Ответь‑ка мне на это, будь так любезен.

— Герр бригадир, — говорю я, — зачем же за мной послала лилльская фельджандармерия, если не для того, чтобы решить проблему, которую местные кадры решить не способны? И вот я нашел решение, проблема практически решена, и что же я вижу? Что никто — никто, даже вы, герр бригадир! — не воспринимает меня серьезно. С таким же успехом я мог бы остаться в Мюнхене и навещать мою красивую и очаровательную племянницу. — Вот видишь, моя дорогая, даже на службе монарху я всегда думаю о тебе.

Бригадир Энгельгардт хмурится как школьный учитель, который слышит от тебя неожиданный ответ. Пусть это и правильный ответ — если ты достаточно умен, чтобы придумать ответ, которого учитель не ожидал, то наверняка будешь прав, как в данном случае несомненно прав был я — но ему нужно время, чтобы этот ответ как следует обдумать. Иной учитель может тебя и высечь за то, что ты осмелился думать быстрее и лучше, чем он. Но бригадир Энгельгардт не из таких.

В конце концов, он говорит:

— Но, Ади, разве ты не видишь? Никто же не назвал Дорио по имени. Ты никак не можешь ЗНАТЬ, что он будет у мадам Лии.

— Я знаю, что там будут заниматься подрывной деятельностью, — говорю я. — И если Дорио приехал в город, чтобы распространять свои красные мерзости, что же еще там может быть?

— Да что угодно, — отвечает он. — Лилль не из тех городов, которые любят Германскую Империю. Здесь никогда нас не любили. И никогда не полюбят.

— Это Дорио! — говорю я. Громко. — Это должен быть Дорио! — Я наклоняюсь вперед. Я стучу кулаком по столу. Бумаги подпрыгивают, как и ваза с красной розой.

Бригадир Энгельгардт ловит ее, пока она не перевернулась. Он смотрит на меня на протяжении долгого времени. Потом он говорит:

— Вы далеко заходите, сержант. Вы заходите слишком далеко, по правде говоря.

Я не говорю ни слова. Он хочет, чтобы я извинился. Я не извинюсь. Я ПРАВ. Я ЗНАЮ, что я прав. Мой дух полон уверенности в моей правоте.

Он барабанит пальцами по столу. Новая пауза. Он вздыхает.

— Хорошо, Ади, — говорит он. — Я дам тебе то, что ты хочешь.

Я вытягиваюсь в струнку! Я отдаю честь!

— Благодарю вас, герр бригадир! Да здравстует победа!

— Не спеши. — Он мрачен и задумчив. Он ведет себя почти как француз, у которого за душой ничего, кроме так называемого интеллекта, а не как настоящий немец, человек воли и действия. Он направляет на меня палец. — Я дам тебе то, что ты хочешь, — повторяет он. — Ты можешь взять подкрепление в заведение этой гадалки. Если ты поймаешь Жака Дорио, все будет хорошо. Если же ты не поймаешь Жака Дорио… Если ты его не поймаешь, то ты у меня очень, очень пожалеешь обо всем, что тут натворил. Понятно?

— Да, герр бригадир! — Вот оно! Победа или смерть! Со щитом или на щите!

— Не хочешь ли ты передумать?

— Нет, герр бригадир! Нисколько! — Я не боюсь ничего. Мое сердце спокойно. Оно полно решимости уничтожить врагов Рейха, врагов Кайзера. Ни следа страха. Ни малейшего, клянусь. Смело я в бой пойду.

Он снова вздыхает:

— Очень хорошо. Вы свободны, фельдфебель.

Теперь мне осталось всего лишь дождаться вечера, приготовить фельджандармов, которые окружат заведение мадам Лии, а потом — а потом уж и выудить мою рыбку! Вот увидишь, завтра в это время Дорио будет у меня в кармане, и я прославлюсь, как только может прославиться человек, чья работа требует секретности.

А когда я прославлюсь, что потом? Потом я вернусь к своей семье — особенно к моей любящей и любимой племяннице! — и отпраздную свой успех так, как давно уже надеюсь. Именно ты лучше всех сможешь преподнести мне подобающий подарок. Который заслужит твой гордый, твой суровый, твой непоколебимый

Дядюшка Альф.

30 мая 1929 года