Юрий Корчевский - Диверсант

Александр посмотрел на ружьё, потом на Олесю и покачал головой.

– Утопила бы ты ружьецо где-нибудь, не ровен час – немцы придут. За него ведь и расстрелять могут.

– Это за старый дробовик?

– За него, милая.

– Я тебе не «милая», получше кого-нибудь найду.

– К слову пришлось, прости, если обидел.

– Давай рану посмотрю.

– Чего её смотреть, только подсыхать начала.

– Если гноиться начнёт, да антонов огонь приключится, умрёшь ведь. Нет сейчас докторов и больниц.

– Тогда смотри.

Олеся принесла из избы чистые тряпицы и кастрюлю с тёплой водой. Она умело отмочила водичкой заскорузлую повязку и сняла её. Осмотрев рану, заметила:

– Врун! Никакая это не колючая проволока! Видела я уже раны, даже перевязывала, когда наши отступали. Это сквозное пулевое ранение.

– Надо же! – деланно удивился Саша. – А я думал – проволока.

Девушка внимательно посмотрела в глаза Александру и промолчала. Она промыла рану водой, приложила сухой мох, как ещё наши деды в старину делали, и перевязала чистой тряпочкой.

– Где рубашка твоя?

– Сушится.

Олеся подошла к верёвке, на которой сушились штаны и рубашка. Брюки только осмотрела, а рубашку тут же сорвала с верёвки.

– Кровь на ней, и рукав рваный. Выкинуть надо!

– Нет, лучше в печке сожги, чтобы следов не осталось.

Олеся усмехнулась, но перечить не стала и ушла в избу. А вернувшись, повесила на верёвку сухую и чистую рубашку.

– Этак, пока отец вернётся, у него одежды не останется.

– Почему одежда сырая? Дождя вроде не было, – Олеся испытующе смотрела Саше в глаза.

– По ручью шёл, собак со следа сбивал, – вынужден был признаться Саша.

– Так за тобой немцы гнались?

– Именно.

– И где же они?

– Я быстрее бежал, – пошутил Саша.

– Ты чего-то не договариваешь!

– Что ты ко мне пристала как банный лист? Ты что, следователем работаешь? – Саша едва удержался, чтобы не добавить «в НКВД».

– Ладно, не хочешь – не говори. Всё равно сама всё узнаю. Вставай, снедать будем.

– О, хорошее дело! А то – ружьё сразу на меня. Да «где был, что делал»? Как сварливая жена…

– А ты женат?

– Нет, если тебе это интересно. И детей у меня пока нет.

Если молча. Саша уплетал за обе щёки суп с клёцками, потом – картофельные оладьи. Всё с пылу, с жару, вкусное. Эх, сейчас бы мясца кусочек да стопку водочки!

Подхарчившись, он почувствовал, как неудержимо потянуло в сон. И то сказать, за последние трое суток он едва ли десять часов спал, а уж пешком отмахал! Веки закрывались сами собой.

Глядя на Сашу, Олеся почувствовала к нему жалость и какое-то необъяснимое пока доверие. Заметив, что он клюёт носом, она сказала:

– Ложись, ты что-то совсем квёлый.

Саша направился к двери.

– В избе ложись, на отцовой кровати.

Она проводила его в комнатку, указала на кровать. Была кровать сделана своими руками, грубовато, но даже не скрипнула, когда он лёг. «Добротно сработана», – про себя похвалил мастера Саша. Перина пуховая, мягкая, давно не спал на такой, Сон навалился мгновенно.

Проснулся он от громкого стука в дверь.

– Да что такое, выспаться не дадут!

На стук пошла открывать дверь Олеся. Саша же лихорадочно одевался: не хватало, чтобы соседи увидели его в избе девушки раздетым.

Но это оказалась не соседка. Грубый мужской голос интересовался у Олеси, не видела ли она чужих.

– Нет, пан Василий!

– А чего ты меня в горницу не приглашаешь? Могла бы первачом угостить!

– Нет у меня первача.

– А у батьки твоего был, я знаю. И не называй меня Василием! Я нынче на службе великой Германии. Потому называй «пан полицейский».

– Хорошо, пан полицейский.

– Вот, другое дело. Пошли в избу, осмотреть велено.

– Не прибрано у меня…

– Ничего.

Олеся и полицейский вошли в избу.

Саша лихорадочно раздумывал, что делать. Сигануть в открытое окно? Заметит ведь. А если этот полицейский не один? Вот ведь попал в переплёт!

Саша замер в ожидании какой-то развязки ситуации. Дверей между комнатками не было, лишь ситцевая занавеска. И сквозь щёлочку в ней Александр видел, как по-хозяйски вошёл в избу полицай – рыжий мужчина лет сорока с белой повязкой на рукаве и надписью «ПОЛИЦАЙ» на ней. Он уселся на лавку возле стола и поставил рядом с собой снятую с плеча винтовку, советскую трёхлинейку, видимо, захваченную немцами в качестве трофея.

– Давай-ка, Олеся, налей, встреть гостя, как положено.

Олеся фыркнула, однако нагнулась к люку подпола – видимо, самогон хранился в подвале.