Гвардию они тогда остановили. Не опрокинули, не погнали назад — Гвардия умирает, но не бежит! — однако остановили. И это означало поворот в сражении.
Яростное осеннее солнце заливало ладожские граниты безжалостным светом. Ослеплённый Анассеополь замер в томительном ожидании; так с ужасом и нетерпением ждут грозы, а ведь думалось, грозы этого года уже отгремели.
За спинами таубертовых егерей густо чернела растущая толпа, и вечные мальчишки карабкались и карабкались по фасадам, карнизам и водосточным трубам, не говоря уж о фонарных столбах.
Если дойдёт дело до картечи, посечёт же их всех, невольно поёжился Тауберт. Он взглянул на артиллеристов — зарядные ящики открыты, однако офицеров почему-то не видно, один молодой поручик. Фейерверкеры смотрят угрюмо и явно не горят рвением. Плохо, очень плохо, потому что развернуть лёгкие пушки дулами в противоположную сторону отнюдь не займёт много времени.
Дончак князя Арцакова тем временем достиг охранной цепи мятежников, и та… расступилась! Полководец выхватил и вскинул шпагу. Он ещё никогда не бросал своих солдат, он не мог оставить их и сейчас, пусть и увлечённых смутьянами.
Холодный ветер, пролетевший над площадью, донёс до Николы Тауберта слова, заставившие горло болезненно сжаться:
— Гвардейцы! Солдаты русские!.. Братцы мои, что же это вы творите?!
Каре что-то ответило, нестройно и недружно. Тауберт видел, как словно бы из ниоткуда возникли и замельтешили какие-то фигуры, и в армейских шинелях, и в партикулярном платье, побежали к генерал-фельдмаршалу, размахивая руками.
Ох, что же он творит, князь Пётр Иванович?!
* * *
Всё, всё пошло из рук вон плохо, едва василевс — тот, настоящий, — не вышел к утреннему разводу и сперва по дворцу, а потом по столице поползли слухи: железный Кронид при смерти. Нужно было решаться, а решившись — действовать. И не когда-нибудь, не будущим летом, а сейчас и самим. Определённый в диктаторы усмиритель Капказа на Капказе и пребывал, князь Орлов — в лешском Червенце, а полковник Торнов — на юге; Лабе и тот отъехал в дальнее имение. В Анассеополе словно нарочно не оказалось никого, кто командовал хотя бы бригадой. Избранный за неимением других диктатором Древецкой сперва согласился, а через два часа прислал письмо, в котором снимал с себя полномочия и советовал — советовал! — отказаться от восстания. Сейчас князь с княгиней, надо думать, подъезжают к Млавенбургу, и чёрт с ними! Хуже другое: оставшиеся, хоть и не забыли долг свой перед Отечеством, хоть и явились в урочный час на площадь, до сих пор не решились сделать второй шаг, а драгоценное время безвозвратно уходило.
Нужно было незамедлительно что-то предпринимать: атаковать, как требовали одни, настаивать на переговорах, как предлагали другие, благо сыновья Кронида тоже были растеряны, а великий князь Георгий к тому же не чурался вольнодумства, но восставшие стояли столбом, с каждой минутой теряя надежды на успех.
Ненависть к деспотам обернулась иной стороной. Никого, облечённого властью приказывать, никого, говорящего от имени всех. «Смерть тирании», — писали они в тайных прожектах, наихудшим тираном представал Буонапарте, присвоивший себе право говорить от имени восставшей свободной Франции, — и потому здесь, среди равных, не находилось никого, кто зычно рявкнул бы сейчас: «Слушайте все!..»
Солдаты пока выполняли команды. Кто-то — потому, что не мыслил неповиновения офицерам, кто-то верил, что покойный государь оставил завещание, где обещал народу вольность с леготой, но дети сию драгоценную бумагу спрятали. Штабс-капитан Аничков лжи не одобрял. То, что все они сейчас делали, было их выбором и их долгом. Жить в стране, где ветерана, героя, дважды заслонявшего Отечество от Буонапарте, хлещут по рылу? Танцевать на балах, проигрывать в карты за вечер столько, сколько рота нижних чинов не получает за двадцать пять лет верной службы? Даже с пятью рублями наградных за Калужинское сражение… Да кем надо быть, чтоб мириться с этим?!
Штабс-капитан глубоко вздохнул и задержал дыхание, заставляя себя отринуть все мысли, кроме одной. Сегодня нужно победить, иначе те, кого они привели к Бережному дворцу, вместо свободы получат шпицрутены, а то и Сибирь.
— Аничков!
Штабс-капитан обернулся. К нему спешил майор Мандерштерн, увлёкший за собой полк лейб-гвардии гренадер.
— Никита Петрович! Подошли конные егеря. Гарнизон присягает… Нужно на что-то решаться, и прямо сейчас, пока тиран ещё нас страшится.
Читать дальше