Кирилл Кириллов: Земля Великого змея

Тут же нестерпимо зазудела немытая несколько дней шея. Заболели ступни, намятые прохудившимися сапогами, заурчало в животе и засвербило в носу. Стараясь поменьше шуметь и не задевать ветви, он принялся одной рукой чесать все доступные места, а другой разминать пальцы ног. Ему очень хотелось снять сапоги и вытряхнуть из них мусор, но это было бы слишком шумно и потому опасно в хоть и мертвом, но, скорее всего, враждебном городе.

Сколько он ни прислушивался, все равно пропустил возвращение воина.

Тот критически оглядел замершего в нелепой позе — одна рука пальцем в носу, другая по запястье в сапоге — молодого человека и опустился рядом. Помолчал.

— Ну что там? — не выдержал Ромка, вытаскивая палец из носа.

— Отряд. Тот, что с развилки.

— Живые? — спросил молодой человек, уловив в голосе воина затаенную горечь.

— Несколько. Отползли и умирают. Остальные все вокруг носилок лежат. Не дышат.

— Каких носилок?

— Самодельных. Касика умершего несли куда-то. Да не донесли. Сами откинулись.

За проведенное вместе время Ромка успел неплохо узнать характер своего попутчика. Смерть в бою Мирослав почитал славной и никогда не грустил по этому поводу. Но вот убийства беззащитных, болезни и казни больно ранили давно, казалось, покрывшуюся непробиваемым панцирем душу. За эти скрытые чувствительность и доброту многие, в том числе и Ромка, прощали Мирославу немало. Хотя и желающих русскому воину самой лютой смерти наверняка было с избытком.

— Что делать будем? Добьем или обойти попробуем? — спросил молодой человек.

— Добить бы хорошо. Мучаются. Да приближаться опасно. Вот самопал бы. Ладно, некогда мечтать, как мыслишь, по боковой улице или дворами?

— Мыслю, по боковой. Во дворах не видно ничего, как знать, на что нарвешься. А тут хоть в две стороны обзор.

— И я так мыслю. Идем.

Солнце взошло в зенит. Потоки света отвесно лились на землю. Ветер гонял меж деревьями облака жара, не принося прохлады медленно варящимся легким. Сердце с трудом гнало по венам тяжелую загустевшую кровь. Переулок постепенно превратился в тропинку, зажатую меж плетней, на кольях которых висели глиняные горшки местного производства. Совсем как в Малороссии. Потом и тропинка покрылась густой, сочной у корней и выгоревшей на кончиках листьев травой, напоминающей болотную осоку.

Воин осмотрелся, подумал и, кинув саблю в ременную петлю, взялся за край одного из плетеных заборов. Хекнув, подбросил тело вверх. Плетень зашатался, осыпался глиняными горшками и стал заваливаться. Кошкой извернувшись в воздухе, Мирослав приземлился с той стороны. Одернул драную рубаху и как ни в чем не бывало зашагал прямо по грядкам, усаженным жирными зелеными стеблями с маленькими бело-желтыми цветками, густо разбросанными по макушке. Ромка осторожно наступил на поваленный забор. Перешагнул и бросился догонять Мирослава, рукой придерживая стукающую по губам маску.

Измотанный долгим переходом, отряд с трудом пробирался через густой подлесок. Жара душила. Раны кровоточили. Болели натруженные руки, мечами прорубающие путь сквозь паутину лиан. Если молодые солдаты еще как-то держались, то дону Херонимо де Агильяру приходилось совсем плохо. Несколько раз он просил товарищей оставить его, но те, обозленные на весь мир военной неудачей и потерей золота, казалось, находили какое-то изощренное удовольствие в том, чтоб с иезуитской учтивостью гнать вперед старого книжника.

Смеркалось, было самое время устроить привал. По этим джунглям и днем-то ходить трудно, а ночью и вовсе опасно. Молодой дворянин, взявший на себя роль капитана, заметил небольшую опушку и свернул туда. Дойдя почти до противоположного края и подождав, пока выйдут все, взмахнул рукой, подавая долгожданный сигнал.

Измотанные солдаты просто подогнули ноги и попадали, кто где стоял. Дон Херонимо присел у толстого, наполненного дневным теплом ствола и закрыл глаза.

Слава богу, ему хоть в караул не надо, подумал старик, прислушиваясь, как переругиваются испанцы, выясняя, кому заступать. Что-то очень уж они расшумелись, враги кругом, подумал дон Херонимо, приоткрывая глаза.

Кажется, такой будничный повод, как расстановка караула, помноженный на злость и усталость, дал выход какой-то давней вражде, люди разделились на два лагеря. Одни, те, что помоложе, стояли за новоявленного капитана. Другие, постарше, явно не хотели ему подчиняться. Глаза разгорались, острые бородки клинышком зло топорщились, руки тянулись к рукояткам мечей. Только этого еще не хватало, подумал книжник, с трудом разгибая старческие колени. Но встать ему не удалось, на плечо легла чья-то рука. Он посмотрел на плечо и оторопел. Рука была без рукава, темно-бронзовая, с красноватым отливом, в браслете из мелкого речного жемчуга. Мешик?!