Андрей Колганов: Жернова истории. Ветер перемен

— Тебя не поймешь: и так нехорошо, и эдак не здорово, — морщит нос Лида.

— Так на самом деле все непросто, — соглашаюсь с ней. — Как вытеснить самогон водкой, но при этом не допустить пьяного разгула? Думаю, «сухой закон» был бы самообманом. Но вот что непременно нужно сделать, помимо, разумеется, ведения постоянной антиалкогольной кампании всеми силами агитации и пропаганды: прежде всего, ограничить продажу водки. Не продавать ее в рабочее время, в выходные и праздничные дни, в дни выдачи получки. Далее, ограничить права тех, кто систематически пьянствует: например, не выдавать им на руки зарплату, а выдавать семье. Самых злостных — временно изолировать на предприятиях с особым режимом, исключающим употребление спиртного. Резко ужесточить наказание за вовлечение несовершеннолетних в пьянство. Вот, как-то так.

— Это все полумеры! — лицо раскраснелось, глаза сверкают… — Водку надо рубить под корень! — ну, прямо юная валькирия. И как такую не поцеловать?..

Сами понимаете, на этом наша дискуссия неизбежно закончились и мы ненадолго вернулись к политике лишь под ночь, когда вернулся как всегда задерживающийся допоздна на работе Михаил Евграфович. Всегда очень сдержанный в оценке действий руководства, нынче он заговорил в совсем не свойственной ему манере:

— Зиновьев совсем закусил удила! Он подталкивает китайских товарищей к борьбе против руководства Гоминьдана. Идея открытого выступления КПК против Гоминьдана не нашла поддержки даже у него, — но, думаю, лишь потому, что наш Гриша просто трусоват, и боится взять на себя ответственность. Однако он систематически инструктирует Бородина таким образом, что я не удивлюсь, что в один прекрасный момент гоминьдановцы решат избавиться от коммунистов. Пока все сглаживается хорошими личными отношениями Бородина с Сун-Ятсеном и Чан-Кайши, но нельзя же надеяться на это до бесконечности! Чан уже стал проявлять беспокойство, а ведь за ним военная сила, — Михаил Евграфович был явно расстроен, даже не притрагиваясь к разогретому Лидой ужину.

— Что же, в ЦК не понимают опасности такого курса? — интересуюсь у своего тестя.

— В том-то и дело, что не понимают! — всплеснул руками Лагутин. — Они специфики положения в Китае не знают толком, и мыслят по шаблону, да ориентируются на реляции Бородина.

— Неужели трудно поставить перед собой вопрос: что нам выгоднее? Лояльный к СССР Гоминьдан или раздувание гражданской войны в антиимпериалистическом лагере, да еще и с весьма призрачными шансами для коммунистов?

— Виктор Валентинович! Вот вы, хотя и не специалист по Китаю, но мыслите весьма здраво. У нас же, в Коминтерне, таких разумных голов не хватает. А кто и мыслит здраво, так предпочитает молчать, чтобы не ссориться с начальством! Как я, например… — добавил он уже тише.

— Ладно, Михаил Евграфович, — война войной, а обед по расписанию. Ешьте ужин: зря, что ли, ваша дочка старалась? — пытаюсь отвлечь его от грустных мыслей.

— Война войной, а обед по расписанию? — интересная фраза, качнул головой отец Лиды. — Ну, уговорили, поесть действительно надо, а то живот подведет, — с этими словами он перешел к ужину, не без аппетита поглощая снедь, выставленную Лидой. Я же, сдерживая улыбку, произнес про себя: «И на сем Шехерезада прекратила дозволенные речи».

После разговора с женой записка как-то удивительно легко вышла из-под моего пера и в среду, третьего июня, уже легла на стол Дзержинскому. Само собой, я вовсе не собирался сам донимать своими идеями члена Политбюро ЦК РКП(б) и председателя Совнаркома. Лучше будет, если к товарищу Сталину не полезет с поучениями некий полуменьшевик, подвизающийся на вторых ролях в ВСНХ, а придет посоветоваться свой человек, глава ВСНХ, кандидат в члены Политбюро, про которого известно, что он никаких оппозиций не жалует. А мне выскакивать вперед с криком — «а вот я что знаю!» — совершенно ни к чему. И записочку свою я Феликсу Эдмундовичу подаю не как очередной хозяйственный прожект, а под политическим соусом — как заготовку нашего сокрушительного ответа нарождающейся оппозиции. Под таким соусом могут проглотить даже те, кому что-то в моей программе и не очень будет по нраву.

Дзержинский вызвал меня к себе уже на следующий день, и начался дотошный разбор моих предложений. И обращал он внимание совсем не на то, за что цеплялась Лида. Было заметно, что основная аргументация моей записки для него понятна, если не вовсе очевидна. Его заинтересовали два главных пункта — реальность выполнения плана кооперирования крестьянства и уточнение последствий предсказанного мною мирового экономического кризиса (да и вопрос достоверности самого прогноза его тоже малость смущал).