Олег Аксеничев: Шеломянь

Воины, стараясь не отступать от линии окружающих площадь построек, растянулись по ее периметру. Кони испуганно прижимали уши и тихо фыркали, не сводя глаз с огромного хищника.

Меж тем кудесник мелкими неспешными шагами направился прямо к волку. Он шел безоружным, и только протянутый вперед посох, украшенный резной головой, мог стать защитой человеку от ярости зверя. Защитой, собственно, призрачной, поскольку оскаленные зубы хищника были способны перекусить такую палку за один раз.

Кудесник заговорил, и Михаил подтолкнул брата, державшегося все время рядом, в бок. Вот, мол, послушай это варварское наречие! Славянские слова у кудесника переплелись с финскими и бог весть какими еще, как береста в лукошке опытного мастера, когда не найти ни начала лыка, ни завершения.

Волк слушал, замерев, словно понимал, в отличие от бояр, что говорит старик. Кудесник подходил к нему все ближе и ближе, и боярин Борис с отвращением ждал тот неминуемый миг, когда огромное тело распрямится и волчьи зубы разорвут горло слишком много возомнившего о себе человека.

За кудесником потянулись юноши, то ли внуки старика, то ли его ученики. Один из них держал толстый канат, позаимствованный, видимо, у какого-то рыбака; второй же растягивал в ладонях привязанную к канату широкую волосяную петлю, в которую не без изящества были вплетены разноцветные нити.

В это время на землю пала тьма.

Солнечный диск завершил свой оборот, и мрак праздновал победу. Только горящая неугасимым огнем корона Дажьбога, окружавшая черный диск, отгоняла темноту рядом с ним, но справиться с ней не могла. В темно-синем небе проступили звезды. Пришла ночь, словно настало ее время.

Настало время зла!

Но кудесник не убоялся; и юноши шли твердо, даже с охотой, словно перед ними были не волчьи глаза, светившиеся зеленым ярче звезд, не пасть, усеянная острыми зубами, а брачный алтарь.

Все свершилось за время, достаточное для вдоха.

Старик прикоснулся к ощеренной волчьей пасти своим посохом. Казалось, что резной человек жаждал поцеловать зверя. Юноши в то же мгновение набросили на шею волка волосяную петлю и отбежали зверю за спину, изо всех сил натягивая привязанный к петле канат.

Волк встал на дыбы.

И что это?

Там, где только что был свирепый хищник, оказался невысокий тщедушный человек, совершенно голый, точно только сейчас родившийся. От сильного рывка наброшенной на шею петли он неловко пошатнулся и завалился на спину, болезненно вскрикнув от удара.

Волкодлак — оборотень. Человек, по ночам превращающийся, зачастую без своего желания, в волка. Затмившееся светило обмануло волшебную сущность волкодлака, и с приходом тьмы столпившиеся на вечевой площади московляне с ужасом заметили среди себя огромного волка.

Снова ставшего теперь человеком.

— Прости нас, — сказал кудесник тихо, но услышали его все на замершей полутемной площади.

Старик поднял с земли боевой топор, взмахнул им над головой и опустил лезвие на голову голого мужчины. Заботливо выкованная сталь расколола кости черепа оборотня и воткнулась в землю, очищаясь от налипших частиц мозга.

— Господи, — выдохнул боярин Борис.

— Иначе нельзя, — сказал старик, приближаясь. — Перевертыша в волчьем обличье не взять, а зла причинить он может много.

— Почему же тебя не тронул? — поинтересовался воевода.

— Тояга у меня… Жезл волшебный, — взмахнул старик своим посохом.

По взмаху ли, собственной ли волей, но в это время выглянуло солнце. Диск его завертелся в обратную сторону, возвращая на землю день и надежду.

Воевода, боярин и дружинники задрали головы кверху, впервые, быть может, не раздражаясь от слепящего солнечного света, а когда опустили глаза, то на вечевой площади уже не было ни кудесника, ни его учеников.

Был только труп с расколотой пополам головой.

Волкодлак.

Ночной мрак окутал, вопреки всем законам, природным и божеским, торговый город Тмутаракань. Сильный ветер нес неповоротливые и тяжелые, но могучие и безжалостные водяные валы со стороны Эвксинского Понта к бухте, и многие купцы недосчитались за злосчастные минуты затмения своих кораблей, разбитых в щепы, и грузов, канувших в алчной глубине.

Мрак посреди дня был порождением неведомого бога, чей идол горделиво возвышался в последние месяцы в центре когда-то забытого, а теперь восстановленного святилища. Духом своим, а точнее, тем, что было у него на этом месте, неведомый бог почувствовал, где сердце солнечноликого Дажьбога, и сжал его.