Джонатан Филипс - Четвертый крестовый поход

Оправдывая жестокость именем Христа, крестоносцы заслужили множество отрицательных характеристик. [4] Constable, «The Historiography of the Crusades». Шотландский историк XVIII века Уильям Робертсон описывал Четвертый крестовый поход как «исключительный памятник человеческой глупости», а Эдуард Гиббон в «Закате и падении Римской империи» высказывал предположение, что он скорее задержал, нежели ускорил развитие Европы. [5] Siberry, «Images of the Crusades in the Nineteenth and Twentieth Centuries», The Oxford Illustrated History of the Crusades, 314. Стивен Рансимэн в «Истории крестовых походов» приходит к заключению, что «в исторической перспективе движение крестоносцев в целом можно считать потерпевшим фиаско». Он выражает огорчение тем, что «сама Священная война была лишь длительным, проявлением нетерпимости во имя Господа — что само по себе является грехом против Святого Духа». [6] Runciman, History of the Crusades, III, 469,480.

Историки и толкователи особенно выделяли Четвертый крестовый поход среди всех остальных крестовых походов — хотя еще в XVIII веке Вольтер писал, что «единственным плодом варварских крестовых походов христиан стало уничтожение других христиан». [7] Cited in Bartlett, Medieval Panorama, 12–13. Тот же Рансимэн пришел к выводу, что «урон, нанесенный крестоносцами исламу, ничтожен по сравнению с тем, что был причинен восточному христианству». [8] Runciman, History of the Crusades, III, 474.

И все же, сколь бы дурными ни казались представления и действия крестоносцев в наши дни, невозможно отрицать, что несколько столетий назад, согласно верованиям, ценностям и понятиям средних веков, они представляли предприятие огромной популярности и продолжительности. Почти сразу же после начала Первого крестового похода в 1095 году его воздействие проникло практически во все слои общества и усилило контакты — и конфликты — с народами и странами за пределами католического мира.

Согласно традиционному представлению, движение крестоносцев неразрывно связано с борьбой против ислама. Такое представление живо и по сей день — это было подчеркнуто Усамой бен Ладаном, который провел параллель между крестоносцами, сражающимися против ислама, и американскими действиями в Афганистане в 2001–2002 годах. Он заявил, что «эта война похожа на предшествующие крестовые походы, возглавляемые Ричардом Львиное Сердце, [Фридрихом] Барбароссой [Германским] и [королем] Людовиком [IX] Французским. В нынешнем веке они остались далеко позади [Джорджа] Буша». Более того, пропаганда Аль-Каиды называет Израиль наследием государства крестоносцев XII и XIII веков. [9] Riley-Smith, «Islam and the Crusades in History and Imagination» 164-7.

На Западе некоторые тоже оглядываются на средневековье. Сразу после нападения террористов в сентябре 2001 года президент Джордж Буш спонтанно вспомнил о Священной войне, призвав к крестовому походу против Аль-Каиды. Пытаясь обеспечить поддержку со стороны Египта и Сирии, двух стран, на которые оказали непосредственное воздействие средневековые крестовые походы, он одновременно апеллировал к воззрениям, которые рассматриваются на Ближнем Востоке как символ западного империализма. [10] Phillips, «Why a Crusade will lead to a jihad».

Исход Четвертого крестового похода представляет драматическое искажение одной из основополагающих идей католицизма относительно борьбы с язычниками. И современники событий, и нынешние историки одинаково загипнотизированы произошедшим менее чем за век превращением движения, начавшегося с декларации о возвращении христианам Святой Земли, в орудие разрушения самого прекрасного города христианского мира.

Сами крестоносцы выражали удовлетворение собственными достижениями. Граф Балдуин Фландрский, один из руководителей кампании, писал: «Мы можем суверенностью сказать, что в истории никто не мог даже поведать о чудесах больших, чем те, что уже получены в этой войне». Он видел божественное одобрение действий крестоносцев: «Это содеяно Господом, и в наших глазах является чудом из чудес». [11] Innocent III, Sources, 107. Но когда известия о жестокости крестоносцев стали распространяться, даже на Западе отношение стало куда менее торжественным. Папа римский Иннокентий III (1198–1216), санкционировавший начало экспедиции, так изливал на крестоносцев свой гнев:

«Вы принесли обет освободить Святую Землю… [но] отринули чистоту своих обетов, направив оружие не против сарацин, а против христиан… Греческая церковь, видевшая в католиках лишь образец искажения веры и бесовского действа, теперь по праву питает к ним отвращение большее, нежели к псам». [12] Innocent III, Sources, 173-4.