Александр Баренберг: Неравный бой 2

— Отку…да ты знаешь, как… меня зо…вут? — с трудом прохрипел я, слегка переоценив свои возможность по ведению разговора.

— Отсьюда! — неожиданно охотно ответил бородач и, протянув куда-то руку, продемонстрировал прямоугольную металлическую пластинку с выгравированной надписью. Такие "смертные медальоны", носимые на цепочке на шее, по моему же собственному предложению были изготовлены для всех бойцов, отправлявшихся в опаснейший рейд. Но на этом вместо "Валерий Кожевников" было выгравировано "Валентин Дроздов". Это же не мой! Я чуть было не поделился открытием вслух, но вовремя спохватился. Потому что кажется понял, как это могло произойти. Когда я потерял сознание, кто-то из бойцов подменил мне медальон, сняв другой с убитого товарища. Понимали, что в плену мне придется похуже, чем остальным и попытались запутать врага. Если это так, то стоит поддерживать легенду.

Я помнил Валю Дроздова. Это один из кочегаров из машинного отделения. Я же их всех инструктировал. Хороший парень! Был, судя по тому, что его медальон оказался на мне. Но почему другие выжившие не «сдали» меня? Все такие стойкие? Или просто, кроме меня, никто не выжил в том бою? Размышляя об этих невеселых вещах, провалился в спасительный сон…

Так прошло несколько дней. Точнее даже затрудняюсь сказать. Может пять-шесть, а может – и все десять. Большую часть этого времени я отсыпался. В перерывах гном, оказавшийся «медсестрой», кормил и поил меня, а также делал перевязки нескольких осколочных, видимо, ранений. Разговаривать, кроме как по непосредственно касающимся лечения вопросам, бородатая морда отказывалась наотрез. Ночью дежурного санитара менял точно такой же гном, поначалу казалось даже, что брат-близнец. Но через некоторое время я стал их различать. У «дневного» нос был покрупнее, с красноватыми прыщиками, а борода – посветлее и погуще. А у «ночного» из ушей торчали могучие пучки волос. Кроме того, у «ночного» был совсем уж жуткий акцент.

Дважды в день заходил доктор Шульц – та самая лощеная рожа. Молча осматривал и уходил, иногда давая указания санитарам. Со мной говорить не пытался. Я с ним тоже – судя по всему, доктор по-русски не понимал, а на немецкий перейти было нельзя, чтобы не выйти за рамки «легенды». Откуда простой кочегар мог знать язык противника?

Вскоре меня заставили встать с постели и делать регулярные разминки и лечебную гимнастику. Выполнял я все это, что называется, добровольно-принудительно. С одной стороны хотелось поскорее прийти в норму, но с другой понимал, что сразу после этого окрепшим пленником займутся по-настоящему. И уже совсем не врачи. Даже, как бы, наоборот… Однако моим мнением насчет интенсивности лечебных процедур никто не интересовался. С истинно немецкой пунктуальностью гномы выполняли все предписания лощеного доктора. Даром, что сами далеко не арийцы. Сказано четыре раза в день вставать для разминки – изволь подчиняться, нравится тебе это или нет.

Но доктор свое дело знал туго. С каждым днем я чувствовал себя заметно лучше. Хотя, насколько удалось понять, и повреждения оказались не столь уж и серьезные. Контузия и легкое сотрясение мозга, скорее всего. А также пара десятков ушибов и неглубоких резаных ран. До свадьбы заживет…

Примерно через неделю с небольшим после пробуждения после известных событий, пациента сочли достаточно окрепшим для проведения первого допроса. По окончании завтрака меня, вместо привычного отдыха облачили, к большому удивлению, в собственную одежду. Хорошо выстиранные и подлатанные маскировочные штаны и такую же рубашку. И даже собственные ботинки! Просто балуют, можно сказать. Не к добру это… До сегодняшнего дня я перебивался гибридом простыни и одеяла, с дыркой для головы, чем-то напоминавшим рубашку для рожениц. Но, наверное, сочли такой вид оскорбляющим взор офицеров, проводящих допрос.

Неотлучный гном помог нацепить все это и под локоток вывел в коридор, где передал прямо в руки двум крепким суровым парням с карабинами. Впрочем, санитар прощаться не стал, а последовал за нами, придерживая меня с одной стороны, на всякий случай. Ведь из комнаты до этого я еще не выходил. С другой стороны меня подпирал один из конвоиров, так что падение мне не грозило. Зато, скорее всего, грозило что-то значительно более неприятное. Нельзя сказать, что я совсем не боялся, мандраж был, однако гораздо более слабый, чем следовало бы в подобной ситуации. Может, это связано с последствиями контузии…