Кирилл Бенедиктов: 23 Эльдорадо 1. Золото и кокаин

— Подумаешь, — сказал я немного обиженно, — дорога, путь... Все равно это одно и то же. Ерунда какая.

— Это не ерунда, дружище Битнер, — с улыбкой процитировал отец свой любимый фильм «Семнадцать мгновений весны», — это совсем даже не ерунда... Особенно в таком деле!

***

...Спустя пять лет он умер в том же гараже — молодой еще, пятидесятитрехлетний пенсионер. Я заскочил к нему, чтобы занести блинов, которые напекла мама, — поскольку ясно было, что до позднего вечера дома он не появится. Никогда не забуду эту картину: «Волга» с поднятым капотом и распахнутой водительской дверцей, безжалостный свет стоваттной лампочки отражается в идеально чистом лобовом стекле и на до блеска начищенных ботинках отца, нелепо торчащих из салона. Почему-то ботинки эти врезались мне в память особенно четко.

Отец относился к обуви очень бережно. Все его ботинки и туфли всегда находились в идеальном состоянии. Он говорил, что мужчина может ходить даже в лохмотьях и выглядеть при этом элегантно, но грязная обувь тут же выдает в своем хозяине лентяя и неряху. Мама рассказывала, что он был таким всегда, даже когда служил в забытом богом гарнизоне на Дальнем Востоке. Там, собственно, я и появился на свет — в поселке со странным названием Будка недалеко от китайской границы. В день, когда я родился, начались бои с китайцами на острове Даманский, поэтому отец увидел меня только спустя две недели.

Мы дружили с ним. Странно, наверное, звучит — дружить со своим отцом, но он и вправду был для меня хорошим товарищем. Бегал со мной по утрам — три километра каждое утро. Когда я выдыхался, сажал себе на плечи и бежал дальше. Учил меня плавать и нырять. Учил боксу. Потом, когда я подрос, показал, как водить машину и привил любовь к скорости.

Я заканчивал девятый класс, когда отец впервые спросил, куда я собираюсь поступать после школы. Я честно сказал, что не знаю: у меня в голове бродили неопределенные мысли о мореходном училище и театральном институте, но ни то ни другое не казалось стопроцентно верным выбором. Тогда отец сказал, что хочет предложить мне один вариант, но не уверен в моей подготовке. Этим он меня, конечно, поймал: если первоначальным моим порывом было отказаться от его предложения (просто из юношеского духа противоречия), то после таких слов я ощетинился и заявил, что готов поступить куда угодно, кроме, быть может, отряда космонавтов. Тогда отец рассказал мне про институт военных переводчиков, о котором, как он выразился, правду знают только те, кто там учится или преподает.

ВИИЯ, так сокращенно называется институт, — закрытое учебное заведение, куда с улицы не поступишь. Для этого нужны специальные рекомендации, поскольку институт этот является структурой Министерства обороны Советского Союза. Отец объяснил, что с рекомендациями у меня как раз проблем не будет — не зря же я происхожу из семьи потомственных военных, и отец, и дед, и даже прадед — казак-пластун — были профессиональными защитниками Отечества. Но одних рекомендаций недостаточно — требуется еще хорошее знание иностранных языков, куда более глубокое, чем дает средняя советская школа.

Я сказал отцу, что знаю испанский достаточно хорошо, чтобы поступить в институт военных переводчиков. На следующий день он принес мне отпечатанные на машинке с испанским шрифтом листы с экзаменационными заданиями. Нельзя сказать, что они были особенно сложными, но составлены были так хитро, что, отвечая, я наделал массу ошибок.

— Вот видишь, — сказал отец, закончив подчеркивать неправильные ответы красными чернилами, — если б ты сдавал экзамен сегодня, то провалился бы.

Отец, кстати, тоже хорошо знал испанский — не зря же он пять лет провел на Кубе военным советником.

— Все равно поступлю, — буркнул я упрямо.

— Если подтянешь испанский, — не стал спорить отец. Потом подумал и добавил: — И английский.

Разумеется, я поступил. Полтора года я, как проклятый, учил английский и совершенствовался в испанском — и поступил в ВИИЯ с единственной четверкой по истории. Не потому, что плохо знал предмет, а из-за того, что поспорил с преподавателем об историческом значении восстания Пугачева. Рассказывая о действиях пугачевцев на южном Урале, я привел цитату из Пушкина: «Русский бунт, бессмысленный и беспощадный», — и экзаменатора это почему-то очень задело. Возможно, он и тройку бы мне поставил, но другой член экзаменационной комиссии наклонился к нему и что-то прошептал на ухо — я расслышал только хорошо знакомое слово «Куба». В итоге я получил четверку и поступил на испанское отделение.