Александр Громов - ИСЛАНДСКАЯ КАРТА

Коляска повернула направо и – не слишком скоро – налево. Нил доел калач и принялся соображать, не пора ли дать тягу. Но странный барин держал его по-прежнему цепко и притом как будто сам того не замечая.

На самой обычной московской улице (Нил разглядел название – Гончарная) коляска остановилась возле аккуратного двухэтажного особнячка. Здесь путешествие кончилось, и Нил, сданный на попечение бородатого слуги, был введен в парадную дверь. Сам же барин, больше ни на кого и ни на что не обращая внимания, негромко сказал что-то кучеру и укатил в сторону Яузских ворот.

Введя Нила в маленький вестибюль, Еропка запер дверь на ключ и только тогда горестно вздохнул:

– И откуда ты взялся на мою голову, а?

Вопрос был из тех, что не требуют ответа, но молчание затянулось, и Нил подал голос:

– С Енисея мы. Село Горелово.

– Вот-вот, – трагичным голосом отозвался Еропка. – И ты, Нил с Енисея, стало быть, нарочно подгадал? Не мог в другое время и в другом месте калачи воровать? Приспичит же некоторым… Что, так сильно живот подвело?

Нил молча кивнул.

– Накормлю, – столь веско, будто решение накормить исходило от него, сказал слуга, без приязни взирая на задержанного, – но перво-наперво ты вымоешься. Айда. Вши есть? Нет? Все равно снимай свое рванье – и в печку. Эх, еще новую одежду тебе покупать…

– Дядя, а дядя, – тихонько попросил Нил, отчасти сытый калачом, но в равной мере испытывающий как желание съесть еще что-нибудь, так и тревогу, – отпустили бы вы меня, а?

Слуга фыркнул, как лошадь, и стал строг.

– Сбежать хочешь? Даже не пробуй.

– Поймаешь?

Ответ последовал за легким подзатыльником:

– Не тыкай. Поймаю. А не я, так граф поймает. От него не скроешься, даже и не мечтай. Уж если граф Лопухин решил кого-то облагодетельствовать – хоть караул кричи, хоть в кулаки бейся – не поможет.

– Граф? – проговорил Нил с восхищением. И сейчас же усомнился: – А чего ж он тогда на извозчике катается, коли граф?

– Дурень ты. Какой такой извозчик? Нашему барину по должности положен экипаж от казны. По этой причине нет резона держать свой выезд.

– А-а, – уважительно протянул Нил.

– Бэ.

– А если барыня захочет прокатиться?

– Какая еще барыня? Вдовствует барин. И давно уже.

– А какой у него чин?

Еропка почесал в бороде и хмыкнул.

– Чин, положим, пока что не генеральский – статский советник, а вот должность особая. Секретная. Тебе ее знать и не полагается, понял? Но намекну. Видал на Таганской площади жандарма?

– Видал, – кивнул Нил.

– Ну и кому он честь отдавал, по-твоему? Мне? Тебе? Кучеру? Лошади?

Нил двигал ушами – впитывал новые сведения, или, как говорят англоманы, информацию.

– Вона что, – сказал он наконец сдавленным голосом и озадаченно поскреб в затылке.

В кофейне грека Поплохиди на Спиридоновке было немноголюдно. В час, когда присутственные часы в казенных учреждениях подходят к концу, но еще не кончились, редко кто зайдет к приветливому греку выпить чашечку кофею по-турецки и не спеша выкурить настоящую австралийскую папироску.

Праздношатающиеся господа, подражая французам, предпочитают фланировать по Тверскому и Никитскому бульварам, вдыхая ароматы расцветающих лип. Дамы из общества завершают в этот час визитами к портнихам и модисткам. Веселые, как жаворонки, гимназисты из тех, что не слишком спешат домой после занятий, интересуются больше кондитерскими лавками, чем кофейнями. Иногда лишь зайдет посидеть у Поплохиди одинокий студент, не пожалевший полтинника, или курсистка, или просто прохожий, которому позарез нужно убить время.

А зря! Ибо лучшего кофея не найти во всей Москве. Хитрый грек первым угадал моду на восточную негу и, надо сознаться, в меру сил сам ей способствовал. Кто хочет, может убедиться: кофей у Поплохиди томится в джезвах не на вульгарной плите, а в объятиях горячего песка, исходя плотной пеной и рождая ароматы, от которых кружится голова. Для истинных ценителей неги грек держит отдельные кабинеты с коврами, диванами и кальянами. Есть также небольшая общая зала, а в теплое время года Поплохиди выставляет полдюжины столиков на улицу под полосатый навес.

Вечером в кафе не протолкнуться. Стоит только золотому солнечному диску закатиться за крыши доходных домов на западной окраине Первопрестольной, как Спиридоновка оживает, и в кофейне редко отыщется свободный столик. Ходит сюда публика разная. Ходят дородные господа и нарядные дамы в модных шляпках, чей обод изображает трамвайное колесо как символ прогресса. Ходит публика помельче: армейские офицеры, титулярные советники, купцы средней руки, газетные репортеры и начинающие адвокаты. Захаживает шумная богема: взъерошенные художники, бледные актеры, разочаровавшиеся в жизни девицы без определенных занятий и поэты столь хитрых направлений, что русскому человеку их названия невозможно и выговорить. Случается, заглядывает публика в картузах и сапогах: железнодорожные кондукторы, мастеровые, приказчики, телеграфисты и просто всякий люд. Поплохиди рад всем, но умеет так рассадить гостей по ранжиру, чтобы не оскорбить самый взыскательный взгляд.