Юрий Корчевский - Лекарь

Князь говорил слегка заплетавшимся языком, потом внезапно уронил голову на стол и уснул. Никита позвал холопов — отнести князя в опочивальню.

«Ну да, царь обиду затаить на меня может, — размышлял Никита. — Но даже если бы я приехал на сутки раньше, застал бы уже терминальную стадию, почти агонию».

Поправить ничего нельзя.

Утром, после завтрака он направился в лекарню. Народ уже в коридоре толпился, по лавкам чинно сидел — ну прямо как в обычной районной поликлинике. Для полного антуража регистратуры не хватает да криков: «Вы тут не стояли!»

Вымыв, как всегда, руки, Никита начал приём.

Первой оказалась женщина с маститом — он сразу положил её на операционный стол. После неглубокого наркоза эфиром он взрезал грудь, выпустил гной, сделал перевязку.

Едва отойдя от наркоза, она засобиралась домой.

— Дитё у меня некормленое, и ещё двое по лавкам сидят. Пойду я.

— Только тогда на перевязки каждый день приходи.

Следующим был мужик с инородным телом в плече. Ранение было старым, рана уже давно зарубцевалась.

— Разбойники года два как из лука стрельнули, — объяснил он. — На ушкуе я плавал. Отбились тогда, а древко стрелы сломалось, наконечник внутри остался. Как рукой двигаю, вроде колет.

— Давно прийти надо было.

Снова наркоз, разрез, удаление железного наконечника от стрелы, перевязка. И — пошло-поехало. Никита даже про обед забыл.

«Фу, вроде закончились все», — он с облегчением выдохнул. Но в этот момент из-за дверей, ведущих в коридор, донёсся голос Ивана:

— Всё, не принимает он, завтра приходи. А если насчёт рубцов, так и не поможет, сам сказал.

Никита вспомнил вчерашний разговор. Говорил ему Иван о женщине с келоидными рубцами. Ладно, надо поглядеть, может — не в рубцах дело.

Он открыл дверь:

— Иван, пусти!

Сам вернулся за стол.

Вошедшая женщина была одета бедно, головной платок на глаза надвинут.

— Садись, говори — что беспокоит.

Женщина молча подняла платье.

Вся левая сторона тела была в грубых, обезображивающих рубцах, стягивающих кожу. Никите одного взгляда хватило, чтобы понять — серьёзные ожоги были. Досталось бедняжке, ведь ожоги — вещь очень болезненная, заживают трудно. Это чудо, что она выжила после болевого шока.

— Прости, милочка, не возьмусь — не в моих силах.

Женщина кивнула, опустила платье.

«Да что же она молчит? — изумился Никита. — Ведь с Иваном разговаривала».

Смахнув рукой слёзы, женщина повернулась и направилась к двери.

Никита невольно задержал на ней взгляд: что-то показалось ему знакомым в её фигуре — движение ли, поворот тела.

— Погоди! Повернись! — почти приказал он.

Женщина помедлила, как будто раздумывая, но повернулась.

— Платок откинь, лицо хочу посмотреть.

Женщина медленно стянула платок назад, на шею. Левая половина её лица была обезображена рубцами, волосы на голове короткие, видимо — не отросли после трагедии. Вид был жутковатый.

Никита невольно сделал шаг назад и тут увидел её глаза. Это были глаза Любавы.

Не может такого быть! Ведь нищий сказал, что и мать и дочь умерли от моровой язвы. И дом сожжён — он сам видел.

— Любава? — нерешительно спросил он.

— Была Любава, только вся вышла. В огне сгорела прежняя Любава, моровой язвой изведённая. Что, не узнал?

А голос её — прежний, голос его любимой девушки, а потом и жены, с которой одну только, первую брачную ночь он и провёл.

— Мудрено тебя узнать, — придя в себя, осипшим от волнения голосом выдавил Никита. — А что же ты раньше не пришла?

— Ты ведь как с царём на Смоленск ушёл, так и пропал, весточки с оказией не прислал. Жив или убит — что думать?

— Москву караулами закрыли, ни в город, ни из города никого не выпускали. Царь, а вместе с ним и войско, и я вернулись только в феврале, в конце уже. Я сразу к дому побежал, а там — одни головёшки. Нищий на паперти сказал — язва моровая с вами приключилась. Сначала матушка померла, ну а потом и ты. И на сносях ты была.

— Была, только скинула. Бабы-то — они живучие, как кошки. Вот и я выжила. Матушка померла, это верно. И я уже доходила, из дома выбраться не могла. Видно, стража городская посчитала, что мы обе преставились. Дом подожгли, и даже внутрь не заходили. Выползла я кое-как, только обгорела. Нищие меня подобрали, у них и плод скинула. Как выжила — сама не пойму. Потом сюда, в лекарню приходила, а помощник твой сказал, что ты в Астрахань уехал, надолго.

— Ты и сейчас мне лицо не показывала, молчала. Так и ушла бы. Почему?