Гарри Гаррисон: Враг у порога

Война – моя жизнь. В юности я и не догадывался об этом специфическом обстоятельстве. Я не осознавал своей диковинной склонности перед поступлением в Вест-Пойнт, да и после оного. Можно сказать, что мои таланты еще лежали под спудом, даже когда я покинул стены училища и служил в действующей армии во время Индейских войн, а затем во время Мексиканской войны. Ни одна из этих войн не задела меня за живое, не бросила мне вызова: в обеих больше приходилось выжидать, нежели сражаться. Я ни разу не ощутил, что они испытывают меня, ни разу не почувствовал, что бой – мое призвание. Быть может, познай я это упоение битвой раньше, я бы нипочем не стал пробовать силы в банковском деле – и не совершил бы величайшей ошибки в жизни. Поначалу дело пошло неплохо, и в результате я оказался совершенно не готов к краху и банкротству. Собственная жизнь показалась мне такой же несостоятельной, как и мой банк. Вереница черных лет, последовавших за этой катастрофой, почти не отпечаталась в моей памяти.

И лишь когда вспыхнула Гражданская война, я вдруг нашел собственное призвание. Я обрел себя в смертельном чаду битвы при Шайло. Подо мной убили не одного коня, сам я был ранен, но все же не терял спокойствия и полнейшего самообладания. Я чувствовал, что в силах выиграть бой. Да еще оказался способен вселить уверенность и силу в свои войска, противостоявшие более многочисленному противнику, – и мы выстояли, отразив все удары, обрушившиеся на нас. Мы удержали линию фронта в первый день битвы, дав врагу отпор и разгромив его на второй день.

За два дня этой схватки сложили головы более двадцати двух тысяч отважных воинов… Такова страшная цена победы. Мой давний друг генерал Улисс Грант был тогда моим командиром, и мне нипочем не забыть слова, которые он сказал, когда мы одержали победу: “Перед лицом битвы некоторые люди цепенеют и теряют волю. Зато другие собираются и мобилизуют все свои способности. Такие редки, и ты один из них”.

Во время той войны – краткой, но взявшей ужасающую дань – я заботился лишь о благополучии своих людей и уничтожении врага. У меня почти не было времени на чтение газет и раздумья о прочих событиях, назревавших в то самое время. О деле “Трента” я узнал лишь тогда, когда оно дошло до кровавой развязки.

Оказывается, британцы очень трепетно относятся к своим кораблям в открытом море, хотя с прочими державами вовсе не церемонятся. Их ничуть не волновало, когда британский флот брал американские корабли на абордаж и запугивал американских моряков, тем самым спровоцировав войну 1812 года. А в деле “Трента” роли переменились, и это пришлось им весьма не по нраву. Когда один из их пакетботов остановили в открытом море и сняли с него двух конфедератских сановников, британское правительство обуял безмерный гнев. Чувствуя презрение к тем, кого считали ниже себя, гордясь могуществом Британской империи, они ухитрились раздуть этот ничтожный конфликт до международного масштаба. Когда же президент Авраам Линкольн отказался выдать двух предателей, то ли гордыня, то ли тупость заставила их очертя голову ринуться в безрассудства.

В конце концов дошло до того, что Британия объявила Соединенным Штатам самую настоящую войну. Пока моя страна старалась совладать с мятежными конфедератами, британцы вероломно напали из Канады на севере и высадились на побережье Мексиканского залива на юге.

По законам военного искусства они должны были выиграть. Но по законам человеческой глупости они допустили промашку при десанте на Миссисипи, изменившую ход войны. Вместо того чтобы атаковать нашу базу, они захватили и разрушили морской порт южан Биолкси. Убийства мирных граждан и надругательство над женщинами городка воспламенили Юг. Впервые я услышал об этом инциденте, когда генерал Борегар из армии Конфедерации обратился ко мне как командиру войск, окопавшихся на Питтсбургском плацдарме в штате Миссисипи. Он пришел ко мне под белым флагом парламентера. Рассказал о случившемся на побережье Мексиканского залива и попросил о приостановке боевых действий между Севером и Югом. Попросил о перемирии, чтобы бросить войска против британских агрессоров.

Шанс переменить ход войны выпадает человеку воистину редко. Но в тот миг я понял, что судьба предлагает мне именно такую возможность. Слова Борегара убедили меня, что можно по крайней мере попытаться. Он назвал британцев “нашим общим врагом”, ни на йоту не погрешив против истины. Надо было принимать решение – и помочь мне в этом не мог никто. Заблуждался ли я, могла рассудить лишь история. Быть может, я ставил крест на собственной карьере. Меня могли выдворить из армии, а то и расстрелять как предателя. И все же я осознавал, что выбора у меня нет. И я не только согласился на перемирие, я пошел куда дальше. Я объединил его войско конфедератов со своим войском северян – для атаки на общего врага.