Михаил Королюк - Инфильтрация

— У нас — нет! — с надеждой в голосе пискнула Тома.

— А с тобой я завтра поговорю, — пообещала мама и недовольно посмотрела на меня.

Тома сникла. Я откинулся на спинку стула, чувствуя, что уже не в состоянии продолжать осмысленную дискуссию. В голове шумело все сильнее, стол начал ощутимо покачиваться.

«Пока все пьют, — мелькнула мысль, — надо дойти до двери — и на улицу, на холодок».

— За Тому, — веско произнес дядя Вадим. — Красавицей и умницей она уже стала, теперь пусть станет счастливой!

Стопки взлетели ко ртам. Я, покачнувшись, осторожно выполз из-за стола и сделал несколько нетвердых шагов к двери.

— Андрей! — раздалось сзади.

Я оглянулся, держась за косяк. Дядя Вадим поставил стопарик и, глядя на меня неожиданно трезвыми глазами, сказал:

— А где ты не прав с единомыслием, мы в следующий раз поговорим. Если он будет.

— Я постараюсь. — Скользнул глазами по Томе и вылетел за дверь.

Позорище… С бокала шампанского и двухсот граммов наливки… Проклятущий возраст!

С пылающими от позора щеками, я, покачиваясь, вышел на крыльцо и присел на верхнюю ступеньку, приобняв для устойчивости столб. Попытался выговорить вслух «Джавахарлал Неру» и, огорченный результатом, задремал.

Понедельник 9 мая, 08:45

Ленинградская область, станция Сиверская

— Подожди, я сейчас, — сказала Тома и, взлетев по ступенькам, скрылась в доме.

Я упал на лавочку и подставил лицо солнцу. Легкая дурнота, уже лет десять как не посещавшая меня, продолжала мутить нутро. Ничего, сейчас до станции прогуляюсь, разойдется. Там в магазине кефирчика куплю…

Рядом кто-то сел, и я нехотя приоткрыл один глаз. Дед приветственно ухмыльнулся и, приложившись к горлышку, сделал длинный глоток «Ячменного колоса». Меня явственно передернуло, и ухмылка деда стала откровенно издевательской.

Из приотворенной двери на веранду донеслись грохот падающей табуретки, звон стекла и возмущенный вскрик бабки:

— Варька, зараза! Поставь стакан! — Затем раздался сочный шлепок полотенцем.

Загрохотало и звучно покатилось по полу задетое ведро. Дверь хлопнула, и мимо очумело пронеслась активистка.

Я, не выдержав, заржал в голос, хлопая ладонью по дереву:

— На цепь… Немедленно… Куда хозяин смотрит…

— Зар-раза!.. — Бабка встала на крыльцо и с победным видом проводила взглядом поверженного противника. — С утра винище хлестать начинает, в одиночку. Что Вадька себе думает, непонятно.

Вышла Яська, потянулась и, подтолкнув плечом, присела с другой стороны. Я с завистью посмотрел — свежая, глазки чистенькие, бодрая.

— Сейчас Тома соберется — и пойдем проводим, — сказала она.

Из дома тем временем стал опять доноситься шум. Мы с дедом прислушались и недоуменно переглянулись, — похоже, шумели Тома с мамой. Пожав плечами, я откинулся на нагретую стенку и стал терпеливо ловить солнечное тепло.

Минут через пять дверь с грохотом распахнулась, и из дома буквально вылетела Тома. Мама, горестно всплеснув руками, остановилась в проеме. Я встал и от неожиданности икнул.

— Ой…

Тома горделиво подбоченилась.

Я медленно полез в карман, вытащил носовой платок и протянул:

— Конечно, настоящую красоту ничем не испортишь, но… немедленно смой. И на ближайшие лет тридцать можешь о косметике забыть. У тебя свои цвета хорошие.

Мама победно улыбнулась и растворилась в доме. Тома обиженно насупилась и поплелась за ней.

Я повернулся, прощаясь, к деду:

— Ну… Спасибо за все, что ли… До свидания.

— Давай, малец, — махнул он свободной рукой. — До дому?

— Не-а. — Я поглядел на солнце. — На Невский.

— Хорошо… — Дед понятливо кивнул и, чуть помолчав, добавил: — Заезжай.

Тот же день, 12:15

Ленинград, Невский проспект

Они шли, казалось, нескончаемым потоком, не в ногу, но ровными шеренгами, ряд за рядом, как волна за волной. В гражданских костюмах и военной форме. Кто-то, служащий еще и сейчас, — в парадной офицерской, цвета крымской штормовой волны, с желтым ремнем и золотистой бляхой. Иногда мелькает черная с кортиком у левого бедра. А кто-то — еще в той, бережно хранимой в глубине темных кладовок для смотра раз в году, в самый главный день. В День Победы.

И медали, медали, медали… рядами, как золотистая чешуя, у некоторых аж по пояс. Не звон, нет, не легкий звон, а солидный шорох медалей уверенно ложится поверх праздничного шумка, как доверительный разговор вполголоса.

А справа — ордена, почти у всех, у многих — не в один ряд. Изредка мелькают, сразу притягивая взгляд, золотые искорки «Героев». Не много, но есть, живы.