Владислав Русанов - Отрок московский

Одноглазый рубака радостно оскалился – все ж таки не зря мерзли и терпели всяческие неудобства – и нырнул в трюм. Вскоре оттуда послышались раскаты его голоса, а вооруженные и одетые в бригантины [12]ватажники принялись выскакивать один за другим на палубу. Многие озирались спросонку, но топоры, самострелы и корды [13]сжимали крепко. Выбрался и Свен, который напялил на голову шлем с бармицей, купленный по случаю на псковском торгу.

– Убрать парус!!! – гаркнул капитан, когда расстояние между «Бурым медведем» и засевшими на мели кораблями сократилось до полета арбалетной стрелы. Все-таки он опасался с размаху налететь на песчаную банку и повторить участь французов.

Датчане дружно налегли на фалы, и рей опустился на палубу.

С проклятиями из-под мокрого полотнища выбрались двое рыцарей-ливонцев. Соприкосновение с холодной парусиной изгнало из их сердец смирение и благостность. На взгляд Торгейра, ругались они похлеще, чем портовые грузчики.

– Почему медлишь? – воскликнул брат Генрих, указывая на французов острием клинка.

– То, что продвигается медленно, продвигается уверенно, – старинной норвежской пословицей ответил капитан. И добавил, видя недоумение, смешанное с ожесточением, которые отразились на лице ливонца, как облака в луже: – Они в наших руках. Никуда не денутся.

И тут на его глазах набежавшая волна подхватила кормовую часть разломленной ладьи и перетащила на глубокое место. Только пузырь, большой и грязно-белый, вздулся и лопнул на месте исчезновения обломка.

– Ты этого ждешь?!! – Рыцарь схватился за меч.

– Я не хочу оказаться на их месте! – прорычал в ответ датчанин.

Он внимательно присматривался к французским судам – не покажутся ли на борту люди, способные оказать сопротивление? Кто-то вроде бы шевелился, но, сколько их там и намерены ли они обороняться, сказать трудно. И Торгейр решился.

– Отдать якорь! – скомандовал он, надеясь, что Ресвальд и Эйрик догадаются последовать его примеру. – Лодки на воду!

Заскрипели блоки.

Рыцари с сержантами, подгоняемые братом Генрихом, первыми рванулись к штормтрапу.

Неторопливо взмахивая веслами, опасно кренясь, скрываясь за длинными грядами волн, лодки ползли к застрявшим плоскодонкам.

Торгейр, поручив колдершток более-менее смышленому моряку, внимательно следил, как датчане окружают первый корабль. Словно волки старого и ослабевшего зубра. Хотелось надеяться, что одноглазый Свен сумеет сдержать порыв ливонцев и не даст увлечь себя в ловушку.

Первые крючья зацепились за обшивку самого большого насада. Никто не сопротивлялся. Не рубил веревки, по которым ползли нападающие. Не стрелял, не сбрасывал на голову врагу бочки и мешки, да хоть бы лавки, на худой конец.

Неужели французы сбежали?

Или…

Нехорошее предчувствие шевельнулось в душе старого морского волка.

И тут…

Взламывая палубу и прочную обшивку бортов, посреди самого первого корабля, казавшегося беззащитной добычей, вспух огненный шар. Ярко-рыжий с багровыми прожилками, обрамленный обломками досок и черными завитками дымных «усов», он рванулся в стороны и вверх, сметая в ледяную купель раскоряченные фигурки людей. А по ушам оставшихся на «Буром медведе» ударил оглушительный хлопок. Так мог бы звучать бубен лапландского шамана, если бы вырос от берегов Суоми до Померании. Словно пламя дракона из оживших сказаний!

Сильная волна качнула когг так, что у многих клацнули зубы.

– Колдовство… – охнул Торгейр.

Дымящиеся обломки ладьи неспешно скрывались под волнами, когда таким же пламенем окутались еще три судна.

– Проклятые чародеи!

От грохота – а точнее, от ужаса, который он пробудил в сердце закаленного и до сей поры невозмутимого морехода, – Плешивому захотелось упасть на колени и молиться. Но он сдержался – ведь кто-то должен командовать спасением уцелевших товарищей? Четыре лодки из шести потонули, и отчаянно барахтающиеся датчане цеплялись за скользкие борта.

Капитана била крупная дрожь. Слишком высокая плата за жадность. Хотя, конечно, его моряки знали, на что шли: без труда не дается не только богатство, но и самый обычный достаток. И все равно ему очень хотелось добраться до горла брата Генриха фон Бауштайда. Только бы ливонец выжил.

Он выжил. Только наглотался сверх меры соленой воды.

Но когда датчане подняли на борт «Бурого медведя» пострадавших от адского пламени людей и рассказали Плешивому, что рыцарь, уже теряя сознание, держался за планширь лодки, а пальцы его левой руки мертвой хваткой вцепились в ворот Свена Кривого, обожженного и вряд ли способного выплыть самостоятельно, Торгейр понял – убивать он никого не будет. По крайней мере сегодня. Вначале нужно расспросить очевидцев и сделать выводы. А там – как получится.