Олег Кожевников: Будущее в тебе. Комбриг

Прецеденты такие уже были, последний раз месяц назад, а именно, в Новогоднюю ночь, которую мы отмечали в актовом зале нашего общежития. После праздничных тостов разговор пошёл о недавно прошедшей Финской войне и о тех недостатках в нашей армии, которые она выявила. Было высказано очень много умных и дельных мыслей, большинство ребят были кровно заинтересованы в повышении боеспособности Красной армии. Я тоже, может быть слишком громко и горячо, но высказал свои суждения. Когда немного успокоился и пошёл перекурить на лестничный пролёт, то услышал разговор трёх своих сокурсников. Они стояли ниже этажом по лестнице и меня не видели. В силу своих специфических способностей я мог оставаться незаметным даже на открытых взору площадках, не говоря уже о местах, где прямая видимость отсутствовала.

Так вот, эти умники, обсуждая ход Финской войны, ехидно судачили при этом о качестве командного состава. Говорили, что настоящих профессионалов в армии как не было, так и нет, что карьеру делают только комиссарские соски, или полные дуболомы, навроде Черкасова, который путает Ганнибала с каннибалом. Что для меня, например, искусство манёвра заключается только в одном — подобраться к сонному противнику и надрать ему задницу. Как я и имел наглость отвечать преподавателю по тактике — человеку, который ещё при царе носил полковничьи погоны.

Пока они обсуждали уровень образования, непонятные манеры и ужасный сленг, который характерен для той глуши, откуда выбралась такая деревенщина, как Черкасов — я был спокоен. Даже когда они начали говорить, что с таким багажом знаний и интеллекта нужно пасти колхозных коров, а никак не быть командиром полка и, тем более, занимать более высокие штабные должности. Но когда они начали обсуждать тупость и бездарность командиров Красной армии, противопоставляя им высокий профессионализм немецкого офицерского корпуса — я не выдержал. В три прыжка оказался на их лестничном пролёте и с криками:

— Ах вы, штабные крысы! Именно такие как вы, тыловые швабры даже и не чесались, когда настоящие бойцы гибли, прикрывая ваши толстые жопы!

Молниеносно начал раздавать тумаки. Бил я не в полную силу и не в очень опасные места. Всё-таки, какие бы они не были сволочи, но свои. К тому же, как я ни был зол и поддат, но контролировал себя — старался, чтобы у этих козлов на утро не осталось следов от моих оплеух. Кроме этого, несмотря на играющий в крови алкоголь, я сообразил в конце этой воспитательной акции заявить:

— Хрен вы, белые недобитки, дождётесь краха Советской власти, а если будете мешать, или попытаетесь навредить пролетарскому государству, то — Сибирь большая, а стране нужен лес. И пусть попробует кто-нибудь, что-нибудь, где-то вякнуть про меня, я молчать не буду, и следующую беседу с вами проведут уже другие люди, на Лубянке.

После этих слов я гордо выпрямился и удалился в актовый зал, продолжать так возбудившее меня застолье.

Как я и предполагал, этот инцидент не имел для меня никаких негативных последствий. Наоборот, пострадавшие начали относиться ко мне очень предупредительно и, можно сказать, даже подобострастно. Прошла неделя, и я почувствовал, что у них появилось ко мне весьма сильное уважение. Они, наконец, поняли, что я их не заложил, и всё произошедшее осталось только между нами.

Эти три архаровца были одними из самых успевающих и грамотных слушателей нашего курса. Наверное, поэтому, прилюдно показываемое уважение этими любимцами преподавателей повысило и моё личное самомнение. Я, уже ничуть не смущаясь, в компании своих однокурсников рассуждал о стратегии и тактики военных действий. При этом иногда нёс явную ахинею, или высказывал прописные истины, известные любому мало-мальски грамотному специалисту, но всё равно получал одобрительные возгласы, а в худшем случае, согласные кивки этих авторитетных в нашем кругу ребят.

Вот и 2 февраля я выходил из академии в полной эйфории от своих умных речей. Мне казалось, что я велик, и сам Карл Клаузевиц пожал бы мне с почтением руку. Вот в таком боевом настрое я и увидел Ниночку. Если бы не это моё состояние, я наверняка сильно стушевался бы и смог промямлить только несколько приветственных слов. Да и она, почувствовав моё смущение, вряд ли бы искренне раскрылась мне навстречу. Скорее всего, я услышал бы от неё только несколько дежурных фраз о самочувствии, да как прошёл процесс реабилитации после той страшной контузии.

Первоначально, как только к ней приблизился, всё и пошло по этому сценарию. Она, покрасневшая от смущения, неуверенно произнесла: