Наталья Болдырева - Ключ

— Благодарю вас, — воин склонил голову. — Признаться, я давно не слышал этого имени.

— Полагаю, очень давно?

— Весьма.

Они помолчали с минуту. Пальцы Николая, на которые он накручивал платок, сперва покраснели, а после стали белыми.

— Если обмен любезностями завершён, — Николай встал. Его носовой платок остался лежать на подлокотнике кресла, — я желал бы быть препровождённым пред очи брата моего, короля.

— Прошу, — воин распахнул дверь.

— Это ваша птица? — спросил Николай, проходя мимо. — Очень красивая.

— Благодарю.

— Хотя я никогда не стал бы носить на плече дохлую падаль.

Горбун отшатнулся. В третий раз. А Лучший друг висельника сорвался с плеча Марка, хлопнул крыльями и через минуту первым влетел в тронную залу. Сел высоко под потолком. Там, где прямо над центром идеального круга висела огромная, в сотни свечей чугунная люстра.

Эдель знала, что комната пуста, ещё до того, как войти внутрь. Но она распахнула дверь, чтоб убедиться. Рато исчез. Бросилась под кровать, вытащила, перевернула запылённый сапог. Из голенища выпало старое мышиное гнездо. Крысу Крысеныш забрал с собою.

Она выругалась. Перевела взгляд на аккуратно прикрытое окно. Книги и карты были сняты с подоконника и сложены стопкой рядом.

— Будь ты проклят, зверёныш! — выругалась она, стягивая маленькие охотничьи сапожки. — Ну, погоди. Доберусь я до тебя.

Став в проёме окна, она глянула вниз. Кабинет Марка располагался на третьем этаже. Достаточно высоко от земли, чтобы свернуть себе шею. Но ещё два этажа отделяли её от крыши, по гребню которой маленьким четырехруким зверьком из Накана скользила чёрная тень Крысеныша. Она отследила её далеко внизу — на сбитом сотней армейских сапог песке плаца.

— Проклятая мартышка, — пыхтела она, пальцами рук и ног ища опоры в каменной кладке, — только попадись мне, уж я тебя взгрею, век будешь помнить…

Он двигался по гребню крыши, наслаждаясь солнцем, разливающимся по его коже, болью в натруженных подушечках пальцев, урчанием в пустом желудке. Он жил. И не верил уже, что совсем ещё недавно снова побывал мёртвым. Воспоминание стиралось как ночной кошмар, вытеснялось невольно гибким детским сознанием, и требовалось усилие, чтоб сохранить его, хорошенько запомнить.

Он снова был юн. И какая-то часть его знала теперь — это не продлится вечно. Жизнь, которая была для него когда-то длинна, скучна и предсказуема, стала вдруг мимолётна, но ярка, как… как море во всём его буйстве. Он хотел бы, как и раньше, жить вечно. Но при этом вечно помнить о смерти. Потому что лишь смерть придавала смысл каждодневному течению жизни. Он понял это нынче как никогда чётко и упивался своей маленькой мудростью. Он разгадал великий секрет бытия, над которым тщетно бился тысячелетия.

Прямо под ним, на три этажа ниже воин сопровождал князя Николая в тронную залу, а где-то позади — ниже уже всего на этаж — по стене замка за ним карабкалась Эдель. Он встревожился не на шутку. Не хватало ещё, чтобы девчонка сорвалась, размозжив голову о камни. Коснулся её нежно-нежно, бережно-бережно, на уровне рефлексов подсказывая, как надо двигаться, куда поставить ногу. Они нужны были ему. Они все нужны были ему, ибо теперь он чувствовал себя как никогда сильным. А ещё — ловким! И умным! И смелым! Он захохотал, скаля крупные белые зубы, щуря серо-голубые глаза. Хотелось перекувыркнуться через голову. Голову, которая не болела теперь, даже если он дёргал за ниточки весь город. Ему было хорошо. И он щедро вернул жителям толику той беспечной радости, которую отняла у них поставленная Тринадцатью защита.

Каждый на улицах вздрогнул. Оторвался на секунду от дел и поднял голову, улыбаясь поднимающемуся над крышами солнцу. Отразившись и умножившись в тысячах сердец, радость теплом разлилась по его груди. Он замер, вслушиваясь в это новое для себя ощущение разделённой с кем-то радости. Никто из них, прежних, никогда не чувствовал ничего подобного. Хотя… может быть, Топь.

— Аврора, — сказал он вслух и побежал скорее дальше, сосредоточенный. Нужно было поскорей завершить все дела, чтобы вернуться к ней, как он и обещал. Она скорбела о нём по пути к гроту. Их гроту, в котором они купались вдвоём. Её плечи пригибало к земле тело Сета. Она хотела похоронить его там, на вершине скалы. Он поёжился. Это ощущение — мёртвого, холодного, одеревеневшего себя — было неприятно. Но это тоже было воспоминание о смерти. И он бережно запомнил его. Отложил отдельно, чтобы вернуться потом.