Артур Прядильщик: Сирахама

Кенчи? Я не Кенчи, я…

— Я…

— Это уже не важно, мальчик. — Каким-то образом угадывает мой ответ голос. — Ты — Кенчи. Сирахама Кенчи. Скоро вспомнишь и все остальное. Правда, кое-что и забудешь.

— Не понимаю…

Правда, не понимаю. Последнее, что я помню — «Имя? Отчество? Фамилия? Сколько лет?» — стандартные вопросы, которые согласно регламенту задает анестезиолог перед началом операции, чтобы оценить (наряду с пульсом и давлением) степень действия наркоза. Ну и страхуется лишний раз — а вдруг кого-то не того на стол положили.

Девятая или десятая операция-санация на моем многострадальном брюхе. Множественный перитонит в брюшной полости современные врачи оценивают, как «пятьдесят на пятьдесят». Что-то мне подсказывает, что в моем случае статистика сработала не в мою пользу.

Но это подозрение не успевает оформиться во что-то конкретное.

— Не понимаю…

— И не надо. Наслаждайся жизнью. Живи дальше! Быть живым — это же так хорошо! Живым и юным. Верно… Кенчи-кун?

— …

— Отлежись немного. Поспи. Проснешься — все вспомнишь. А с мальчиком… ты уж договорись как-нибудь — взрослый же человек! Кенсей, усыпляй! У меня… у нас все-таки получилось!

Ежик на затылке проснулся, заворочался. И я провалился снова. Темнота. Тишина. Ласкающийся к коже ветерок и мелодичное стеклянное «дзинь»… Китайские колокольчики «Музыка ветра». Тысяча йен за набор. Или четыреста рублей.

— Кенчи, ужин!

— Пять минут, мам!

Слабость так и не прошла. В ванне я «растворялся» уже почти час. Но это была «нестрашная», «хорошая» слабость. Приятная слабость выложившегося на 99 % спортсмена. Истома после тяжелейшей физической нагрузки.

Новая часть меня знала и другую слабость — когда на подкашивающихся ногах по стеночке ползешь в туалет по больничному коридору после «отбоя». В глазах мутнеет, в затылок забивается тошнотворная вата, ты спотыкаешься и лишь вовремя увидевшая твои потуги дежурная нянечка спасает от падения… а на утреннем обходе профессионально-спокойный доктор констатирует начало перитонита, мягко выговаривает за «молчок» о плохом самочувствии и назначает повторную операцию.

«Ну и больницы у вас там!»

«Зато подростковых банд в городах нет!»

«Угу… Вижу. То-то тебя ножом пырнули»

«Два отморозка. Если они соберутся во что-то, хотя бы отдаленно напоминающее этот твой дурацкий Рагнарек — от них останутся рожки да ножки»

«Угу… рассказывай-рассказывай»

Старейший, кстати, и не говорил, что к вечеру я буду прыгать горным козликом. Обещал, что пройдет, а вот когда… Это — мелочи, по мнению Старейшего:

— А теперь продолжай тренировку, Кенчи! Смерть — не повод, чтобы сачковать, хо-хо-хо!

И — шикарная белозубая улыбка из-под бороды. И недоумевающий взгляд Миу — пассажа про смерть она немного не поняла.

Это что же, я теперь даже ТАК избавиться от издевательств, которые мои учителя называют «тренировками», не смогу?!

Сегодняшняя тренировка была ужасающей. Как и вчерашняя. И неделю назад. И месяц назад. Если подойти к вопросу технически, то ничем, кроме возросшей нагрузки, сегодняшний день не отличался от предыдущих. Даже рост нагрузки уже стал привычным.

Только одна маленькая особенность: на сегодняшней тренировке меня, Сирахаму Кенчи, убили. Мастерский и, как всегда, смертельный апперкот «демона подземного мира», Апачая Хопачая. Или хук? Я так и не заметил — удары Апачая молниеносны. И смертельны.

Я-второй считаю их разновидностью телепортации от точки «плечо» в точку «висок противника». Странно, но кто-то из моих учителей всерьез рассчитывает, что я в будущем смогу уклоняться от ТАКОГО.

Одна надежда на то, что Апачай когда-нибудь поймет смысл слова «полегче».

А спас меня Старейший. Он, наверно, какое-то древнее божество в человеческом теле, раз ему подвластно ТАКОЕ.

Интересный способ он избрал, чтобы меня спасти. Меня теперь двое. Под крышей одного «Я» теперь живут два жильца. Я-прежний, Сирахама Кенчи, семнадцатилетний подросток с частично расстроенным от смертельного удара сознанием. И я-второй… Я-второй помнит все: детство, профессию, жену, дочку… Он только не может вспомнить свое прежнее имя.

«Наверно, и не стоит его вспоминать — чувствую, что забыл его не просто так. Как считаешь, Кенчи?»

Обыденные для меня-прежнего вещи теперь вызывают у нашей объединенной личности шквал эмоционального любопытства. Будто я — турист, впервые увидевший заграничную диковинку. И новые знания, чужой… точнее, уже мой, новый опыт взрослой жизни. В другой стране.