Иван Ефремов - Туманность Андромеды (Художник Н. Гришин)

Меня же привела в литературу совсем иная «внутренняя пружина». Я пришел сюда от науки — научных проблем, гипотез, которые волновали меня. Существует понятие «интуиция ученого». Вы — ученый. Вас волнует какая-то проблема, о которой вы постоянно думаете. Наконец, вы находите разгадку, объяснение тому, что вас занимало. Но ведь надо еще найти аргументы, факты, чтобы все это обосновать. И тогда вы идете от вершины к исходной точке — обратным путем. Но бывает и так, что для доказательства недостает фактов, и вы не можете четко обозначить весь путь, весь ход вашей мысли. В таком случае остается только отложить свою гипотезу «в долгий ящик» в надежде, что когда-нибудь будут найдены, наконец, недостающие факты.

Именно сознание в такие моменты своего бессилия как ученого и натолкнуло меня на мысль, что писатель-фантаст обладает здесь целым рядом преимуществ. Если фантаста озарила какая-то идея, он может написать рассказ или роман, представив самую дерзкую гипотезу как существующую реальность. Желание как-то обосновать и утвердить дорогую для меня мысль и явилось «внутренней пружиной», которая привела меня к литературному творчеству.

«Пять румбов» — первый свой сборник научно-фантастических рассказов («рассказов о необыкновенном», как они назывались в подзаголовке) — я написал в конце войны, когда болезнь надолго вывела меня из строя, и я решил, наконец, осуществить давнее намерение — изложить несколько своих гипотетических научных идей в форме коротких новелл. Рассказы были написаны «на стыке» приключений и фантастики, так как тогда я признавал в литературе только динамику, сюжет.

В основу этих произведений я положил ряд гипотез, которые занимали меня как ученого. Например, рассказ «Алмазная труба». Для меня было совершенно ясно, что структуры Южно-Африканского и Средне-Сибирского плоскогорий одинаковы, что даже геологические разломы земной коры у них одного и того же характера. Следственно, если там — в Южной Африке — есть кимберлитовые трубки, то они есть (должны быть) и у нас, в Сибири. Но доказать всего этого я, разумеется, не мог. Я просто был убежден в этом и как геолог-исследователь, не раз бродивший в тех местах, и как геолог-теоретик. Я и попытался изложить все это в одном из первых своих рассказов, в котором геологи находят на севере Сибири богатое месторождение алмазов. Рассказ полюбился геологам. Некоторые из них потом признавались мне, что носили книжку в своих полевых сумках, заразившись самой ее идеей. Через несколько лет ко мне пришел один приятель-геолог и положил на мой письменный стол (за ним и была написана «Алмазная труба») несколько алмазов, найденных почти при тех же обстоятельствах, которые упоминаются мной.

Или еще пример. В издательском предисловии к моему первому сборнику можно прочесть, что в центре Сибири не существует пещеры с рисунками первобытного человека, изображающими древних зверей тропических широт, что все это чистейший авторский вымысел (имелся в виду мой рассказ «Голец Подлунный», в котором совершается подобное открытие). Однако недавние находки в Каповой пещере на реке Белой почти дословно подтвердили гипотезу рассказа. В Каповой пещере обнаружены рисунки с изображением слонов, саблезубых тигров и т. п.

Я вовсе не хочу сказать, что обладаю каким-то сверхъестественным даром «предвидения». Просто мне хочется отчетливее пояснить, что именно своеобразная поэзия науки, романтика смелого научного поиска, дерзания руководили мной в моих первых литературных опытах. Должен признаться, что, написав эти рассказы, я вначале и не помышлял всерьез о литературной профессии. Но случилось так, что «рассказы о необыкновенном» прочитал А. Толстой (это было за несколько недель до его смерти, когда писатель уже лежал в больнице). Рассказы Толстому понравились. Особенно, помнится, при встрече со мной он одобрительно отозвался о той «правдоподобности необычайного», которую он почувствовал в них. Встреча с автором «Аэлиты» и «Петра Первого», писателем, которого я так любил и который серьезно оценил мои первые опыты, поддерживала меня в дальнейшей работе. Я стал и дальше пробовать свои силы в этом трудном, но увлекательном жанре — научной фантастике.

Мысль о полете человека в космос, на иные галактики, занимала меня давно, задолго до того, как первый советский спутник вышел на свою орбиту, показав всему миру реальность давней человеческой мечты о путешествии на другие миры и планеты. Однако более реальные очертания эта мысль обрела примерно лет десять назад. Я тогда прочел подряд десятка полтора-два романов современных западных, главным образом американских, фантастов. После этого у меня возникло отчетливое и настойчивое желание дать свою концепцию, свое художественное изображение будущего, противоположное трактовке этих книг, философски и социологически несостоятельных.