Вячеслав Рыбаков - Письмо живым людям

Но именно такая облегченность, помноженная на сохранившуюся еще с популяризаторских времен традицию занимательного, бойкого сюжета, сделала фантастику в рыночных условиях одним из самых кассовых видов литературы. И эту облегченность, иногда замешенную на том, что когда-то большевистские литпрокуроры и литдрессировщики называли «ложной многозначительностью», приходится искусственно поддерживать, чтобы не вылететь в тираж — вернее, из тиража.

Издается фантастики теперь куда больше, чем в ее золотую пору. И художественные ее достоинства по сравнению с золотой порой в среднем возросли — ведь у словесности есть свои законы развития, подчас не связанные или по крайней мере мало увязанные, с развитием содержательных элементов. Но поскольку без какого-то суперавторитета фантастика существовать не способна, а суперавторитет светлого будущего умер, на его место полезла вся бесовщина, какая только была наработана древними культурами до расцвета великих этических религий и до какой только способна дотянуться эрудиция автора.

В западной фантастике последних десятилетий — десятилетий поступательной стабильности — совсем не случайно нет утопий, то есть описания миров, качественно улучшенных относительно реального мира. Зато вплоть до 70-х годов было множество антиутопий, связанных с качественным изменением реальности. Эти изменения мыслились лишь негативно, в виде глобальных катастроф, в том числе глобального торжества коммунизма, фашизма или чего-либо подобного. Качественное изменение реальности для западного человека всегда к худу. А у нас — наоборот: возник целый ряд утопий, связанных с качественным улучшением реального мира, и множество антиутопий, построенных как количественное наращивание, сгущение реальности — доведение до абсурда милитаристических, тоталитарных тенденций и т. д.

Чрезвычайно популярный ныне жанр фэнтези появился и пережил на Западе пик популярности именно тогда, когда опасности, грозившие миру атлантического процветания, резко ослабели. Даже антиутопии пошли на убыль. Молиться вместе стало НЕ О ЧЕМ.

И потому пришло время писать НИ О ЧЕМ.

У нас же ситуация сходная, но полярная. Светлое или мрачное будущее вернулось туда, откуда оно пришло в литературу: в мир иной, духовный. В мире сем мы сейчас уже ничего сообща не хотим. Сообща мы даже ничего не НЕ ХОТИМ.

А потому и у нас молиться вместе стало не о чем.

К слову сказать, это ведь относится не только к тому роду литературы, который принято именовать фантастикой, и даже, собственно говоря, не только к литературе — но уж к литературе как таковой во всяком случае. И не зря наибольшим успехом и известностью на Западе из современных российских литераторов, фактически представляющих там всю нашу словесность разом, пользуются наиболее видные ниочемисты — Ерофеев, или, скажем, Пьецух, или Пелевин… Отдав в свое время дань огульному охаиванию — иначе и не скажешь, елки-палки! — всего, что в стране их проживания — и опять-таки иначе не скажешь! — не относится к их собственному «я» (которое, при всех его признаваемых авторами милых недостатках, на столь гнетущем фоне сразу начинало выглядеть просто-таки алмазным — что и требовалось доказать!), они, всяк по-своему, ударились в явные глюки, когда социальная проблематика (сиречь борьба с советской властью) приелась…

Писать ни о чем — это значит и не о светлом или темном в душе человеческой, и не о светлом или темном посюстороннем мире. Не о Боге и Сатане небесных и не о Боге и Сатане земных. И потому сначала на Западе, а потом и у нас на их место полезла нечисть.

Пошла ожесточенная схватка даже не за сюжеты, не за идеи — за сцены. ЗА АНТУРАЖ. За присвоение, воровство культурного субстрата, который был выработан и отработан века назад, от которого все культуры мира, кроме старательно цепляющихся за свою первобытность диких и жестоких культов, давно отказались — но который можно успеть ухватить и использовать первым. Откуда бы еще, из какой древней религии спереть и заставить прыгать по страницам бесенят поэкзотичнее? А уж на оригинальном-то фоне простится любая смысловая и духовная банальность…

Здесь и бесчисленные персонажи скандинавских саг и придуманные им под стать божки, которых скандинавы за предхристианские века своего существования придумать не успели. Здесь и индуистские пьяные и озверелые вершители судеб, здесь и исламом усвоенные, но явно доисламские ифриты и джинны. Здесь и китайский религиозный синкретизм, попытками авторов обогатить его еще и собственными теософскими конструкциями окончательно превращенный в винегрет. Здесь и родные наши лешие, кикиморы, бабки-ежки…