Во-вторых, накопленный потенциал негодования никуда не делся, он не смог выплеснуться в массовой социальной судороге. К счастью, да, тысячу раз да. Но зато он раздробился; вместо одного-двух-трех масштабных противников он получил теперь тысячи разрозненных адресатов. Эмоционально — всяк сам за себя. И это бы еще ничего, по слухам, весь, мягко говоря, цивилизованный мир так живет, но наш накал ему и не снился; едва ли не каждая группочка, едва ли не каждый хмырь мнят себя, как велит знать не знающая о возможности столь мелкой социальной шинковки традиция, махусенькой святой империей во вражеском окружении, абсолютно праведным градом Китежем, которому вот-вот воздастся наконец за все страдания, а поганые — но поганых-то чуть не вся собственная страна! — изыдут.
В-третьих, оба ведущих аффекта — страх за себя и за ближних своих и множество бытовых микроненавистей — месяц от месяца усугубляются видимо нарастающей и все более кровавой дезорганизацией, отсутствием явных, устойчивых авторитетов и стремительной имущественной поляризацией. И то, и другое, и третье находится в давнем, традиционном противоречии с архетипами коллективного Сверх-Я православной культуры, помимо которого даже атеисты не имеют здесь никакого иного.
Переживать за общество в целом стало более чем затруднительно. Ну какое там общество — в нашем-то, исконном понимании, где синонимом слову «общество» еще так недавно было слово «мир»? Какой, елки-палки, мир из сидящего в переходе метро безногого старика и в «мерседесе» проносящегося по Невскому над ним толстолобика, да еще при явной неспособности и почти столь же явном нежелании государства создать механизмы обратной перекачки части доходов от мерседесников к безногим? Какие переживания охватывают — угадайте с трех раз! — живущего на четыреста тысяч в месяц профессора, основного кормильца семьи, когда он видит по телевизору сладкоголосого публициста, с микрофоном скачущего вокруг какой-то шмакозявки: «Скажите нашим зрителям, кто вы?» — «Студентка второго курса». — «Что привело вас сюда?» — «Я купила акций на двадцать семь миллионов и очень довольна…» Можно было переживать за Тухачевского, пусть даже в самом широком спектре, от «Собаке — собачья смерть!» до «Несчастная жертва кровавого режима…». Но переживать за Грачева?
А за государство — категорию столь ценную для нашего, извините за выражение, менталитета еще со времен зажатой в кольцо иноверческими державами Византии? Тут остается переживать только то, что государства нет. Это не фраза. Государство существует лишь в той степени, в какой оно осуществляет на роду ему написанные функции: оборонительную, правоохранительную, регулирующую. Не буду отвлекаться — хотя очень хочется, уж больно накипело — разбирая, насколько каждая из них выполняется Россией — наконец-то свободной, наконец-то независимой от Украины с ее исконно украинским Крымом, от Казахстана с его знаменитой целиной… Можно только догадываться, как эти края мешали в свое время Бурбулису: ни зарплата, ни жилплощадь от них не увеличиваются, а хлопот из-за них полон рот. Не меньше, чем у Ельцина из-за Горбачева. Вот оба и освободились разом. А мы теперь празднуем.
И в то же время те, кто искренне переживает все эти, мягко говоря, несообразности и честно, в меру своих интеллектуальных способностей, ищет пути их преодоления, лишены всякой возможности в очередной раз взвыть «пусть сильнее грянет буря!» — в отличие от разнообразнейших групп и группочек рвущихся к власти демагогов, никем, кроме себя, не взволнованных, но зато, пользуясь выражением Стругацких, прекрасно знающих, с какой стороны у бутерброда масло, и от бесноватых стариков и старух, переживающих всей душой, но зато не видящих дальше собственного носа. Лишены, ибо, во-первых, прекрасно знают, что творят и чем кончаются у нас бури. И, во-вторых, ибо не знают, что бы такое принципиально новое предложить всем взамен. Разумной альтернативы эволюционному, по крупицам, шажочками выправлению несообразностей нет.
Ох, да конечно, хорошо бы взять и в одну ночь расстрелять всех преступников! Как об этом мечтал еще в 60-х настоящий мужчина Иван Антонович! Ничего не мог с собой поделать, мечтал. «Страшные неизвлекаемые ножи торчали из скрюченных тел. Ген Ши и Ка Луф понесли заслуженную кару… Наказаны смертельно еще двадцать главных виновников… Вы не представляете, сколько накопилось у нас человеческой дряни за много веков истребления лучших людей, когда преимущественно выживали мелкодушные приспособленцы, доносчики, палачи, угнетатели! Мы должны руководствоваться этим, а не слепо подражать вам (не одобряющим террора землянам из светлого будущего — В.Р. ). Когда тайно и бесславно начнут погибать тысячи «змееносцев» и их подручных — палачей «лиловых» — тогда высокое положение в государстве перестанет привлекать негодяев» («Час Быка»). «Я могла бы убивать всех, причиняющих страдания, и тех, кто ложным словом ведет людей в бездну жестокости, учит убивать и разрушать якобы для человеческого блага. Я верю, будет время, когда станет много таких, как я, и каждый убьет по десятку негодяев. Река человеческих поколений с каждым столетием будет все чище, пока не превратится в хрустальный поток» («Таис Афинская»).
Читать дальше