Уильям Форстен - Разящий меч

— Знаешь, у меня никогда не было сына. Наверное, я из тех, кто раз и навсегда женат на армии.

Эндрю кивнул, ничего не ответив.

— Я старею, Эндрю.

— Как и все мы.

— Я о другом. Речь не о ревматизме, не о боли в ноге и не о том, что глаза уже не видят как прежде. Я просто устал. Теперь я понимаю, что значит «старый солдат».

Он помолчал минуту, словно не решаясь продолжать, потом вгляделся в белесую мглу и прошептал:

— Плохие у меня предчувствия, сынок.

Он покосился на Эндрю, глядя, как тот воспримет его слова.

— Мне кажется, как бы мы ни старались, они сомнут нас. С каждым разом они все сильнее, они научились предугадывать наши действия, и порой я думаю, что мы идем по замкнутому кругу.

Ганс снова замолчал.

— Продолжай, — тихо попросил Эндрю, — я должен это услышать.

— Я ни слова не говорил все эти месяцы, но сейчас чувствую, что нужно высказаться, пока остальные не пришли на наше последнее совещание. Ты знаешь, что я не в восторге от идеи обороны Потомака.

— Жаль, что мы разошлись во мнениях, — ответил Эндрю.

Когда они только начали планировать эту войну больше года назад, споры были не просто жаркими, порой дело доходило до ссор. Прежде всего решили проложить железную дорогу до Рима — с этим были согласны все. Без постоянной связи с Римом не было ни единого шанса противостоять орде. Но Ганс хотел держаться вблизи Нейпера, несмотря на то что место для строительства там было просто кошмарным — сплошные холмы, пригорки и болота. Они целыми ночами спорили над картами и доказывали друг другу свою позицию. Эндрю утверждал, что ничего не случится, даже если мерки захватят Нейпер. Ганс говорил, что линия укреплений на Потомаке будет находиться в степи, а значит, доступна для кавалерийской атаки, к тому же фронт, растянутый на несколько сотен миль, не может быть сильным. В конце концов Эндрю просто заставил Ганса подчиниться. Ганс выругался, но потом отдал честь и стал выполнять возложенное на него задание. За все прошедшие месяцы они ни разу не возвращались к этому разговору.

— Мы не можем себе позволить проиграть хотя бы одну битву, а они, даже если проиграют всю войну, все равно рано или поздно вернутся, — ответил наконец Ганс, выговаривая каждое слово так медленно, будто ворочал тяжелые камни. — Мы разбили тугар, но они, черт побери, почти прикончили нас. Потом началась заварушка с Карфагеном, и мы чуть было не потеряли все. А теперь мы снова сталкиваемся с ордой. Как сказал этот Юрий, у них сорок уменов? Четыреста тысяч вооруженных воинов, свыше четырехсот полевых орудий и, наверное, тысяч двадцать мушкетов. Они могут летать, а у нас один-единственный корабль, способный подняться в воздух.

В первый раз мы выступали против копий и луков, и мы едва ушли от поражения, во второй раз пришлось сражаться с броненосцами, а сейчас их в три раза больше, чем тугар, у них артиллерия, как и у нас, и еще эти проклятые летающие машины!

Он покачал головой и смолк.

Летающие машины. По крайней мере сегодня они не смогут подняться в воздух из-за погоды. По наблюдениям, их было больше двадцати. Однажды одна из этих машин упала далеко в степи между Суздалем и Римом — двигатель почему-то заглох. Огромный сигарообразный пузырь, наполненный водородом, который поднимал в воздух двигатель и корзину, взорвался. То, что они могли изучать обломки, оставшиеся после падения, было единственным достижением за всю зиму.

Люди, первыми добравшиеся до потерпевшей крушение машины, заболели и умерли в течение нескольких дней. Эндрю понимал, как им повезло, что поблизости не было Фергюсона — этого гения инженерной мысли, который столько сделал для их спасения. Он бы наверняка подобрался к обломкам, чтобы узнать, что же это за двигатель, который может летать целыми днями, не требуя горючего. Прежде чем инженер прорвался туда, Эмил строго-настрого приказал не пускать его и вынести двигатель из огня. Выполняя этот приказ, погибло еще шесть человек.

Где и как достали враги этот двигатель, было загадкой. Ясно одно — сами сделать его они не могли. Зимой, когда Фергюсон и другие пришли к Эндрю однажды вечером, они решили, что не будут обсуждать ни предстоящую войну, ни то, что с ней связано. Они говорили о всякой ерунде, об окружающем мире, о том, как они сюда попали. Фергюсон даже предположил, что световой туннель, который перенес их сюда, не что иное, как машина, действующая по принципу телеграфа. Но в таком случае кто же ее построил?