Вернон Виндж - Пламя над бездной

— Тысяча световых лет? Десять тысяч? Не знаю. Призраки внутри контрмеры — Арне и Сьяна — считали, что она может подняться высоко и проколоть Переход, окутать Погибель там, где она сейчас есть… Наверняка это то, что случилось в прошлый раз.

Арне и Сьяна?

Судороги Контрмеры замедлились. Свет ее ярко вспыхивал и гас, вспыхивал и гас, и в каждом приступе темноты слышалось тяжелое дыхание Фама. Контрмера, спаситель, который убьет миллион цивилизаций. А сейчас убивает человека, который ее запустил.

Почти не думая, Равна бросилась вперед, к Фаму. Но руки ее наткнулись на частокол острых бритв.

А Фам смотрел на нее и пытался что-то еще сказать.

Потом свет погас — в последний раз. Из темноты отовсюду донесся шипящий звук и нарастающий едкий запах, который Равна никогда не забудет.

Фаму Нювену не было больно. Последние минуты его жизни не поддаются никакому описанию, пригодному для Медленной Зоны или даже для Края.

Попробуем метафоры и аналогии.

Это было… это было, как будто Фам стоял со Стариком на огромном пустынном пляже, а Равна и стаи были точками у их ног. Планеты и звезды стали зернышками песка. А море отошло резко назад, дав яркому свету мысли проникнуть туда, где раньше была тьма. Но царство Перехода будет кратким. На горизонте громоздилось возвращающееся море, темная стена выше любой горы, несущаяся на них. Фам посмотрел на ее огромность. Фам, и богошок, и Контрмера не переживут этого погружения, даже по отдельности. Они вызвали катастрофу, неохватную для любого ума, и огромная часть Галактики погрузится в Медленность, глубоко, как Старая Земля, и навечно, как Старая Земля.

Арне и Сьяна, страумеры и Старик отомщены… и Контрмера завершена.

А что же Фам Нювен? Орудие созданное и употребленное, и теперь его только выбросить. Человек, которого не было.

Волна накатила на них, погружая в глубину. Вниз, от света Перехода. Там, снаружи, снова сияет солнце мира Стальных Когтей, но в разуме Фама Нювена все закрывалось, и ощущения сводились к тому, что могут видеть глаза и слышать уши. Контрмера медленно уползала в небытие, выполнив свое задание без единой сознательной мысли. Призрак Старика продержался чуть дольше, сжимаясь и отступая вместе с отливом способности мыслить. Но он не мешал самосознанию Фама быть. В первый и последний раз он не отталкивал его в сторону. В первый и последний раз он нежно поглаживал разум Фама по поверхности, как человек гладит верного пса.

«Скорее ты храбрый волк, Фам Нювен».

Считанные секунды оставались до полного погружения в глубины, где умрут навеки утонувшие тела Фама Нювена и Контрмеры, где гаснет любая мысль. Воспоминания ускользали. Призрак Старика отступил в сторону, открывая верное знание, которое он все это время прятал.

«Да, я построил тебя из нескольких тел на мусорной свалке Ретрансляторов. Но оживить я мог лишь один разум и один набор воспоминаний. Сильный и храбрый волк настолько сильный, что никогда бы я не смог тобой править, не погрузив сперва в сомнение…»

Где-то падали барьеры — финальное освобождение от контроля Старика, или его последний дар. Теперь не важно было, что это, ибо, что бы ни сказал призрак, истина была очевидна Фаму Нювену и ничто не могло ее опровергнуть.

Канберра, Синди, столетия полетов с Кенг Хо, последний рейс «Дикого гуся». Все было настоящим.

Фам поднял глаза на Равну. Она так много сделала. Она так много вытерпела. И даже не веря, она любила.

«Все хорошо, все хорошо, — хотел он сказать. Пытался коснуться ее рассказать ей. — Равна, Равна, я настоящий!»

Потом глубина навалилась на него всем своим весом, и не было больше ни знания, ни мыслей.

А в дверь опять колотили. Равна слышала, как Странник пошел открывать. В щелку ударил свет, и возбужденный голос Джефри завопил:

— Солнце вернулось! Солнце вернулось! Эй, почему у вас так темно?

Голос Странника:

— Эта вещь, которой Фам помогал — ее свет погас.

— Господи, вы что, главный свет выключили? — Люк открылся до конца, и просунулась голова мальчишки и несколько щенков. Они перебрались через порог, за ними девочка. — Да вот же выключатель! Видите?

И на закругленные стены лег мягкий белый свет. Все было так обычно, так по-человечески, кроме…

Джефри застыл неподвижно, глаза его расширились, он зажал рот рукой и повернулся ухватиться за сестру.

— Что это? — донесся его голос от люка.

Сейчас Равна хотела бы ослепнуть. Она упала на колени, тихо позвала: «Фам?» — и знала, что ответа не услышит. То, что осталось от Фама Нювена, лежало посреди Контрмеры. Она больше не светилась. Ее границы стали темными и тупыми. Больше всего она была похожа на источенное червями дерево… но дерево, охватившее лежавшего среди него человека и проросшее его насквозь. Не было ни крови, ни обугленности. Там, где нити пронзили человека, остались пепельные пятна, и плоть слилась с этими нитями.