Теренс Уайт - Меч в камне (дополнительные главы)

-- Раз, -- сказала Геката. -- Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять...

Но прежде, чем прозвучало, присуждая Мерлину поражение, фатальное "десять", он, вытирая со лба пот, объявился в самой гуще крапивы. Он стоял средь ее стеблей в крапивном обличии.

На сей раз аллой не видел причины менять свой облик. Испустив еще один душераздирающий вопль, он бросился на стоящего перед ним врага. Мерлин сгинул за долю секунды до того, как на него обрушился хлещущий хобот, и миг все простояли спокойно, озираясь и гадая, где он покажется снова.

-- Раз, -- вновь начала Геката, но пока она продолжала считать, произошло нечто странное. Аллоя вдруг одолела икота, он покраснел, явственно вздулся, зашелся в кашле, покрылся сыпью, трижды споткнулся, выкатил глаза и грохнулся наземь. Он застонал, дрыгнул ногой и сказал: "Прощай навек". Варт закричал ура, Архимед заухал, трупоедка-ворона рухнула замертво, а Геката, сидя на стремянке, аплодировала так, что едва с нее не свернулась. Мастерский был удар.

Изобретательный маг последовательно обратился в целую вереницу еще не открытых микробов икоты, скарлатины, коклюша, оспы и весноватости, и мерзкая мадам Мим, подхватив все эти болести сразу, незамедлительно сдохла.

Глава 13 из первого варианта "Меча в камне"

(Действие ее происходит сразу после возвращения

мальчиков от Робина Вуда и перед получением сэром

Эктором письма от Утера Пендрагона.)

Лето все-таки кончилось, и теперь уж никто бы не стал отрицать явственного наступления осени. Довольно грустная наступила пора, в которую еще блистающему в безоблачном небе старому ясному солнцу впервые за многие месяцы не удается согреть тело, в которую по утрам и вечерам принимаются пошевеливать призрачными щупальцами туман, изморозь, ветер, и осенняя паутина, словно взбодренная мощью близкой зимы, начинает напоминать о себе среди охладелых тел, брошенных бравым летом. На деревьях еще сохранялись листья, еще зеленые, но то была уже свинцовая зелень старой листвы, слишком многое повидавшей с весеннего времени, времени веселых красок, казалось, миновавшего так давно, и как всякое счастье, так быстро. Одна за одной пошли овечьи ярмарки. При первом же сильном ветре со стуком попадали наземь спелые сливы, и там и здесь в прелестном солнечном свете, которому так скоро предстояло ослабнуть, зажелтели листья буков и дубов: одни -чтобы погибнуть скорой и милосердной смертью, другие -- чтобы и дальше мрачно цепляться за промерзшее дерево и бумажными скелетиками шелестеть под восточным ветром зимы, пока опять не придет весна.

Рука у Варта больше не болела, но из опасения попортить ее, пока она не залечилась окончательно, ему все еще не позволяли предаваться после полудня воинственным упражнениям под руководством сержанта. Вместо упражнений он уходил на прогулки, навещал веселую семейку из пяти чеглоков, выкликавших "кюи-кюи-кюи-кюи-кюи" и готовых теперь уже в любой день отправиться в дальний перелет, -- они и так задержались, -- и собирал огромных гусениц, прошедших все положенные метаморфозы и неуклюже ползающих в поисках удобного для окукливания места. Лучшим его трофеем стала толстая, абрикосово-сливовая гусеница пахучего древоточца, ныне без особого недовольства похоронившая себя под шелковыми нитями в ящике с рыхлой землей, который Варт держал рядом со своей кроватью. Три года ушло у гусеницы на то, чтобы достичь нынешних размеров, теперь ей оставалось пролежать, притаившись, еще целый год, прежде чем огромная, мышастая бабочка вылезет из своих старых доспехов и начнет накачивать кровь в прожилки расправляемых крыльев.

Во время одной из таких прогулок Мерлин поймал ужа. Они случайно столкнулись нос к носу, -- каждый со своей стороны огибал мысок уже осеменившейся крапивы, и волшебник налетел на бедное пресмыкающееся так стремительно, что оно и двух раз не успело прищелкнуть черным раздвоенным языком. Мерлин держал извивающуюся, шипящую, испускающую мощный запах ацетилена змею, а Варт с ужасом смотрел на обоих.

-- Ты его не бойся, -- сказал Мерлин. -- Это всего лишь кусочек оливковой молнии с охряным V позади блестящей черной головки. Ни укусить, ни ужалить тебя он не может. Он в жизни своей не причинил никому вреда и умеет лишь удирать да вот еще пахнуть.

-- Смотри, -- сказал он и стал поглаживать ужа от головы к хвосту: бедняга попытался увернуться от прикосновений, но вскоре смирился с ними, не прекращая однако потуг выскользнуть из человеческой руки.