Виктория Угрюмова - Пылающий мост (Кахатана - 4)

А затем она как завороженная смотрела, как поднимается из черноты и мрака целый остров. Остров колебался, дышал, шевелил громадными конечностями, и это зрелище, происходившее в полном безмолвии, казалось сном - дурным, тяжелым и мучительным, когда хочется проснуться и разеваешь в крике рот, но ты нем, а сон продолжается. И конца этому нет и не будет никогда.

Кетус остановился на одном уровне с колоннадой и замер, давая возможность своим жрецам завершить ритуал. Один из монстров подплыл к Каэтане и возложил на ее грудь золотое украшение - совсем крохотное в его мощной клешне. Богиню полностью освободили, очевидно не ожидая от нее никаких действий, - ведь она покорно и неподвижно проделала весь этот путь. И когда до ожидающего своей жертвы Кетуса оставалось несколько длин копья, Каэтана сорвалась со своего импровизированного ложа. Она вскочила столь стремительно, что жрец не успел отреагировать - только грязно-желтые выпученные шары его глаз метнулись за ней, а он остался недвижим.

Интагейя Сангасойя схватила одной рукой талисман, а другой выхватила из ножен Тайяскарон. Движения ее были столь же скорыми и ловкими, словно она была на суше, - все свои силы, всю себя вкладывала она в эти секунды. Придавив голосящий талисман к каменной колонне, она вонзила меч в самый его центр, и сияющее лезвие разрезало золото на две части, словно это был воск. Только в этот момент очнулись глубоководные чудища, бросившись к ней. Разъяренный Кетус, которому, очевидно, и предназначался талисман, двинулся на нее, вытягивая свою непомерную клешню, но сбил несколько колонн и придавил сразу троих или четверых своих слуг, расплющив их в лепешку. Его гигантское тело не могло протиснуться в храм, не снеся его, а храм был построен прочно - на тысячелетия, с расчетом на катаклизмы. Даже невероятная мощь Кетуса не могла сразу одолеть его. А Каэтана была уже далеко, у выхода.

Пол под ногами ходил ходуном, она еле уворачивалась от падающих колонн и отдельных глыб размером с трехэтажный дом; какой-то из жрецов Кетуса успел захватить ее хвостом, но она обрубила его посредине, и чудовище отлетело в сторону. Храм рушился с грохотом, который был особенно слышен в царстве безмолвия. Каэтане оставалось сделать всего несколько длинных прыжков, когда путь ей преградила разъяренная толпа жрецов и беснующихся шеолов. Это был их мир, это была их стихия, и Каэ в какой-то миг решила, что проиграла. Единственным утешением служило то, что талисман она успела уничтожить, а значит, и умирает не зря. Но, видимо, ее сущность вообще не принимала самого факта смерти.

Как и в прошлый раз, Интагейя Сангасойя не заметила, каким образом доспехи Ур-Шанаби сотворили ее преображение. Она только почувствовала, что и ей, как Кетусу, тесно в остатках храма. Чудовище, беснующееся позади, разрушало его с каждым толчком, и Каэ, рванувшись вперед, тоже внезапно обрушила пару колонн. И только тогда поняла, что ее тело выросло до грандиозных размеров, что толпа шеолов и жрецов Кетуса пятится от нее и что громадные когтистые лапы, покрытые лазоревой чешуей, только что были ее руками...

Самаэль открыл глаза и сел в постели, прислушиваясь. В спальне кто-то был. Урмай-гохон бесшумно откинул шитое золотом покрывало, спустил ноги на пол, и они тут же по щиколотку утонули в пышных сихемских коврах. Самаэль мельком отметил, что иногда и роскошь может быть полезной.

Смуглый мускулистый исполин без единого звука проскользнул под задернутым пологом, оглядел комнату. Его острый взгляд ловил малейшие признаки движения, колебания теней. Но все было тихо и пустынно - никто не осмелился нарушить покой Молчаливого этой темной ночью. Однако урмай-гохон, как зверь, как кровожадный уррох, верил не своим глазам, но чутью, которое его еще никогда не подводило. Скользящим движением он протянул руку к низенькой скамейке, на которой обычно лежал его меч Джаханнам, и, когда рукоять удобно умостилась в ладони, почувствовал себя значительно увереннее и спокойнее.

Тяжелая бархатная штора, закрывавшая окно, всколыхнулась и опала. Самаэль напряг мышцы, встал в боевую позицию.

- Надень венец, господин, - внезапно попросил меч. - Надень Граветту. Повелитель будет говорить с нами.

Урмай-гохон не любил слушаться чужих советов и исключение делал только для своих вещей - меча и венца, обладавших более изворотливым умом, нежели все его советники, вместе взятые. Меч Джаханнам и золотой венец Граветта были свидетелями той, давней, Первой войны с Мелькартом и верно служили царю Джаганнатхе. Добытые Самаэлем в отчаянном бою, они видели в нем наследника и преемника их прежнего хозяина. А наделенные магическими способностями и невероятной силой, эти предметы могли сыграть решающую роль в открытом столкновении с любым врагом. Поэтому Молчаливый не говоря ни слова надел на голову золотой обруч с драконьими крыльями.