Александр Мееров - Сиреневый Кристалл

Сложные обстоятельства привели в экспедицию сына профессора Вудрума Александра. Из сохранившейся переписки видно, как мать Александра, Наталья Сергеевна Вудрум, всеми силами противилась тому, чтобы он ехал вместе с отцом. Мягкий, уступчивый, судя по всему не очень умевший вникать в дела повседневные, житейские, Иван Александрович в этом случае был непреклонен. Ни один из документов не подтверждает, что Александр сам хотел принять участие в намечавшихся исследованиях или стремился в экзотические страны. Молодой Вудрум всего за два года до отъезда на Паутоо окончил Петербургский университет и к моменту сформирования группы еще не имел такого опыта, каким располагали остальные члены экспедиции. Однако рассудительный и далеко не опрометчивый Вудрум все же настоял на том, чтобы сын принял участие в нелегком, если не сказать рискованном, походе.

Итак, экспедиция была наконец сколочена. Многолетние усилия Ивана Александровича Вудрума, казалось, увенчались на этом этапе успехом: настал день отплытия. Кто же, как не он сам, лучше всего может рассказать о первых днях путешествия?

Откроем его дневник:

Счастливый, утомительный и очень тревожный день — сегодня мы покинули родной берег. Сколько лет я ждал этого дня, стремясь к своей цели! И вот он пришел. Осенний петербургский день, холодный, ветреный, полный предотъездных забот и волнений.

Пароход отходил в два часа пополудни, но мы с Александром приехали в порт к девяти утра. Николай Николаевич был уже там и хлопотал о погрузке нашего объемистого имущества.

К отъезду мы готовились долго, много вечеров проводя над составлением списков всего потребного, продумывая все до мелочей. Несколько раз даже откладывали сроки отплытия. Однако, чем больше мы делали, тем больше оставалось незаконченного, а в последние дни дел накопилось столько, что казалось: «Азалия» и на этот раз отойдет без нас. Уже в порту Александр вспомнил о невыкупленном заказе в книжном магазине Риккера и, взяв извозчика, помчался в город. Ко всем тревогам прибавилась еще одна: не опоздал бы сын к пароходу.

Не все было улажено с погрузкой, а уже стали подъезжать с семьями и близкими наши сотоварищи по путешествию. Приехала Натали с матерью, а Александра не было. К часу дня народу набралось порядочно, и у меня защемило сердце: сколько людей вверяли мне свою судьбу! Сколько близких будут ждать, волноваться, молиться!

Мы, разумеется, никакого шума вокруг наших планов путешествия не поднимали, о намерениях наших специально никого не оповещали, и все же провожающих набралось больше, чем можно было ожидать. Кроме родных и близких приехали многие знакомые, друзья и просто люди, тепло относящиеся к задуманному предприятию. Это было приятно, но я никак не мог понять, почему Николая Николаевича совершенно искренне огорчало отсутствие корреспондентов.

Во втором часу наконец приехал Александр и с ним большая компания молодых людей, часто бывавших у нас в доме. Судя по их виду и настроению, отъезд Александра они успели отметить достаточно весело, да и книг от Риккера он так и не привез.

Густые, низкие гудки парохода застали нас врасплох: последний час промелькнул незаметно. Незаметно же стали отдаляться от борта берег, приветливые, добрые и грустные лица провожающих. Внезапно потемнело. Повалил снег. Крупный, все залепляющий мокрыми хлопьями. Как опустившийся занавес, он скрыл от нас и близких, и порт, и город.

Снег прекратился так же внезапно, как и начался. Проходя морской канал, мы обратили внимание, что значительно посветлело, и вскоре увидели лес мачт. Перед нами был Кронштадт. Никто не покидал палубы: прощание с Петербургом заканчивается не раньше чем скроются грозящие морю форты Павел и Александр и исчезнет из виду купол Андреевского собора.

Вскоре не стало видно Толбухина маяка. Мы оставили палубу и поспешили поудобнее расположиться в каютах.

…На протяжении двадцати лет почти не было дня, когда бы я не вспоминал своего первого путешествия на острова Паутоо. Вернувшись на родину, я не мог свыкнуться с мыслью, что я это видел и пережил. Долго казалось, будто грезится какой-то волшебный сон, от чарующих и волнительных впечатлений которого не мог, да и не хотел отделаться. И вот сейчас особенно сильно желание не только воскресить пережитое, но доставить эту ни с чем не сравнимую радость Александру, попытаться и других познакомить со своими впечатлениями и наблюдениями. Просматривая записи первой поездки теперь, уже глазами, ставшими на двадцать лет пристальнее, понимаешь, как много было видено молодыми глазами, вспоминаешь, как сильно было чувствовано, и сознаешь, как мало и плохо было записано.