Леонид Платов - Повести о Ветлугине

Пауза. Тишина. Потом кто-то медленно, будто думая вслух, произносит в глубине зала:

— Что скажете, ребята? Я так считаю: можно принять!..

И непонятно, что он имеет в виду: считает ли меня с моей мечтой достойным высокого звания комсомольца, сам ли мечту об Арктике включает в перечень романтических дерзновенных мечтаний нашего поколения…

Все время, что жили с Андреем порознь, я — работая в типографии, он — на сплаве в вологодских лесах, переписка не прекращалась между нами. Особенно оживилась она летом того года, когда решено было наконец подать документы в МГУ.

Признаться, несколько смущала тригонометрия. Почему-то ее не изучали в нашей трудшколе, и теперь приходилось кряхтеть над нею дома, самим.

Даже когда съехались в Москве — в условленный день и час встретились на перроне Ярославского вокзала, — лицо моего друга сохраняло угнетенное выражение, как будто соседи по вагону всю дорогу донимали его вопросами: «А не назовете ли, молодой человек, формулы двойных и половинных углов?… А не вспомните ли формулы преобразования произведений тригонометрических функций в алгебраические суммы?…»

Но тригонометрия не подвела нас. Мы выдержали!

Только что, побывав под низкими сводами университетской канцелярии, прочли свои фамилии в списке, вывешенном на стене. Мы выдержали экзамены и были приняты! Мы — студенты!

Какое-то блаженное состояние охватило нас. Не хотелось уходить отсюда, с этой скамеечки, от этих чугунных глобусов и приветливой зеленой листвы. Очень хорошо было сидеть так у подножия памятника и смотреть на Манежную площадь. Даже тихо накрапывающий дождик не мешал нам.

По-видимому, это испытывали не мы одни. Вскоре к нам подсел улыбающийся парень в майке — как выяснилось, пошехонец, наш земляк, — потом кучерявая черненькая девушка из Минска, сразу же принявшаяся цитировать Маяковского. Позже подошли несколько сибиряков: один из Бийска, остальные из Читы. Им уже не хватило места на скамейке, и они уселись по-турецки прямо на траву.

Не помню, почему зашел разговор о природе подвига.

— Обязательно ли совершается подвиг на войне, в бою? — спросил один из сибиряков. — Длится ли он всего мгновенье или может растянуться на долгие годы?

Кучерявая девушка из Минска вспомнила волнующие слова Энгельса: «венец жизни — подвиг!..»

Да, это было так! Это было прекрасно. Любая, самая скромная жизнь получает смысл, если человек стремиться увенчать ее подвигом.

Труд — это та же битва. Хорошо ворваться первым во вражескую крепость и водрузить на ней красное знамя. Но можно ведь поставить его и над станком в цехе!

Наше поколение решает спор между капитализмом и коммунизмом — между прошлым и будущим человечества. Мы — вестники будущего. Творя его, приближая его, мы различаем впереди прекрасные, tit не построенные города, диковинные, созданные руками человека растения, новые химические элементы в пустующих квадратах периодической системы Менделеева.

Нам предстоит свершить все это, чтобы победил коммунизм!..

Конечно, выражено это было как-то иначе, не помню уже, в каких именно словах, и, наверное, не так связно. Но ведь мы были в том счастливом возрасте, когда друг друга понимают с полунамека.

Ломоносов со своего пьедестала ласково смотрел на нас. Втайне я считал, что особенно ласково он смотрит на меня с Андреем. Всю жизнь свою великий помор был привязан к Сибирскому морю, как он называл Ледовитый океан. С десяти лет до девятнадцати ходил на рыбную ловлю с отцом. Став ученым, снаряжал экспедиции для достижения полюса. Первым разгадал вековую тайну льдов, зарождающихся у берегов Сибири и пересекающих океан.

Однако так разнообразна была деятельность этого русского гения, чтобы любой из студентов — будущий физик, будущий химик, будущий филолог — с тем же основанием мог принять на свой счет ласково-благосклонное выражение его лица.

Да, отсюда, с Моховой, острова Восточно-Сибирском море были куда лучше видны, чем из Весьегонска. До них, казалось, рукой было подать!..

А еще через несколько месяцев мы встретились с Лизой — неожиданно, в библиотеке имени Ленина.

В конце двадцатых годов новое здание еще не было построено, и все многочисленные посетители, преимущественно студенты, теснились в старом зале.

Был тот час, когда в зале делается особенно уютно от зеленого, теплого света абажуров. Мы стояли с Андреем на «антресолях», у перил, как раз там, где прибита дощечка с надписью «Стоять воспрещается» и где, несмотря на это, всегда толкутся влюбленные парочки, шепчущиеся о своем счастье, а также одиночки, мрачно пережевывающие бутерброды.