Олег Овчинников - ProМетро

«Электродепо «Черкизово»

Приглашает москвичей

Для обучения на курсах

Помощников машинистов электропоездов»

и даже успел подумать, что в последней строке, должно быть, недостает пары запятых, когда движение поезда стало замедляться, а голос потерявшего невинность Буратино, медленный и глубокий, как последняя затяжка перед казнью, произнес:

Интересно, почему никто не смеется? Не каждый же день выпадает возможность покататься на поезде-бомбардировщике.

Поезд остановился, но открывать двери не спешил. За окном по-прежнему чернели мрачные стены тоннеля; и я решил бы, что машинист просто сделал вынужденную остановку перед станцией, дожидаясь благоприятного сигнала семафора, если бы не одно обстоятельство.

Снизу, из-под днища вагона лился достаточно интенсивный поток света, заставляя тени ржавых настенных труб перебираться наверх. Если бы кто-нибудь снаружи увидел сейчас мою физиономию, она показалась бы ему бледным оскалом голодного вампира: вертикальные тени, скрывающие все лицо за исключением подбородка, носа и огромных провалов пустых глазниц, придавали ему чудовищное, немного глумливое выражение. Я придвинулся вплотную к стеклу, почти прислонившись лбом к надписи, которая убедительно просила меня не делать именно этого, но так и не смог разглядеть что-нибудь внизу.

Что за чушь – платформа снизу! Как вы себе это представляете? Поезд удерживается только на шаткой опоре рельс, которые, в свою очередь, прогибаясь под его тяжестью, держатся на вертикальных столбах, плотными рядами вырастающих из пола невидимой станции, словно зубы окаменелого дракона. Так, что ли?

Я сделал шаг назад, вагон заметно качнуло в противоположную сторону. Простое совпадение, разумеется, но оно заставило меня крепко ухватиться за поручень, как будто его сомнительная поддержка уберегла бы меня, если бы поезд, к примеру, решил рухнуть в пропасть. На смену клаустрофобии пришла боязнь высоты. Я действительно боялся пошевелиться, ощущая подошвами податливость вагонного пола, нависающего над многокилометровой неизвестностью.

Но вот поезд тронулся, поток света из-под колес иссяк, и я почувствовал облегчение, вслед за которым пришел стыд. Почему-то никто из пассажиров не уделил случившемуся никакого внимания, только я… «Шарикозароликовская»? Отличное слово для описания моего душевного состояния. Или я чего-то не понимаю в этой жизни, и то, что мне кажется странным, для остальных давно превратилось в рутину? К кому же в таком случае обратиться за советом?

Как вспышка озарения, мелькнула мысль о кнопке экстренной связи с машинистом. Немного поразмыслив, я нашел ее вполне здравой и своевременной. Тем более что узкая красная полоска на стене, из-за которой высовывался полукруг с растопыренной буквой «М», недвусмысленно предлагала мне:

«…сообщать машинисту о фактах нарушения общественного порядка в вагоне, задымлении, несчастных случаях, неисправностях поездного состава и других чрезвычайных происшествиях».

Серая коробочка блока экстренной связи располагалась над головой пенсионера, который готов был с завидным равнодушием проспать все что угодно: и платформу снизу, и платформу сверху, и, пожалуй, даже платформу сзади.

Я нажал черную кнопку, надпись под которой лишний раз напомнила мне, что я верно двигаюсь к намеченной цели – вот только непонятно, кем намеченной! – в вагоне с номером 59066. Никакого видимого эффекта мое нажатие не произвело. Как, впрочем, и слышимого. Тогда я нажал посильнее. Внутри серой коробочки что-то щелкнуло. Когда я отпустил кнопку, она так и осталась утопленной, зато из прорезей динамика послышался непонятный фоновый шум. Звук был таким, словно кто-то в кабине машиниста настраивает приемник на нужную волну. Прошла секунда, другая, и вместо усталого голоса машиниста: «Ну! Чего надо? Говорите!», динамик вдруг разродился аккордами ритмичной музыки в сочетании с, как мне показалось, дыханием теплого, солоноватого морского ветра, а задушевный девичий голос запел, обращаясь именно ко мне и повторяя каждое обращение дважды, чтобы наверняка найти отклик в моем сердце.