Олег Овчинников - ProМетро

Потом, будто дойдя до середины дороги, посмотрел направо…

Потом снова себе на колени…

И с ужасом понял, что начинаю волноваться. А может быть, даже краснею.

С обложки книги, выглядывая между обтекающими его строками краткой библиографической справки, улыбаясь черно-белыми глазами, смотрел автор.

Он же, только в цвете и в профиль, сидел по правую руку от меня и что-то записывал в блокнот. Чем черт не шутит, может быть, он как раз сейчас, на моих глазах, грудился над третьей частью «Арахно»!

С путающей неизбежностью я ощутил, что сейчас заговорю.

Две неиспользованные возможности за один вечер – это было бы слишком даже для меня! Я уже заплатил лань своей глупости и нерешительности, когда смотрел, как девушка моей мечты уходит в вагонную даль, унося с собой сладкий аромат лаванды.

И я был недостаточно скуп, чтобы платить дважды! Я не дам своему любимому писателю вот так просто просидеть рядом со мной еще пару остановок, исписать еще пару страниц и навсегда исчезнуть из моей лизни, чтобы потом неуверенно, словно маскируя неловкость, улыбаться мне с обложки очередной книги.

Ни. За. Что.

Еще не имея представления о том, что сейчас буду говорить, я переместился, не теряя контакта с сиденьем, в сторону писателя и даже открыл рот.

К моему удивлению, начать разговор мне так и не удалось.

Валерьев – я был уверен, что это он – видимо, краем глаза заметил мое движение. Он отложил блокнот, втиснув похожую на дирижабль ручку между пружинками, и произнес, обращаясь, очевидно, ко мне, но глядя почему-то прямо перед собой:

– Ты никогда не замечал, что из всего многообразия отражающих поверхностей, с помощью которых человек подглядывает за собой, наиболее правдивой является оконное стекло в вагоне метро?

– Что? – из всего многообразия возможных вариантов начала разговора, этот показался мне наиболее неожиданным. Я настолько опешил, что не уловил суть вопроса.

– Посмотри, – предложил писатель, подбородком указав на окно, напротив которого мы сидели. Стекло было мутным, заметно неровным, в одном месте от него был отколот небольшой фрагмент. Оно напоминало почти собранную головоломку, в которой не хватало последнего кусочка. За окном, похожие на увеличенные под микроскопом кровеносные сосуды, проносились причудливо переплетенные канаты силовых кабелей. Изредка вспышки сигнальных фонарей разрубали на сегменты тьму, тесным кольцом окутавшую поезд. – Видишь свое отражение? – спросил Валерьев. Голос его был тихим и очень спокойным. – Смотри внимательнее. Именно в этом стекле человек видит себя таким, какой он есть в действительности. Оно отражает его внутреннюю сущность. Видишь?

Я посмотрел на свое отражение довольно внимательно, но никакой внутренней сущности в нем не заметил. Лицо как лицо, я видел его таким всякий раз, когда смотрелся в зеркало. С утра, может, чуть менее причесанным, а в воскресенье вечером – чуть более небритым, но в целом – всегда одним и тем же. Сейчас изображение, конечно, слегка деформировалось из-за искривленности стеклянной поверхности, но ничего особо выдающегося в этом не было. Шея казалась неестественно вытянутой, голова, наоборот, немного «сопритюкнутой», словно по ней легонько вдарили кирпичом. Глаза сузились в неровную щелочку, потянув за собой нос и брови.

В общем, с утверждением Валерьева я был не согласен. Если уж на то пошло, сам писатель, согласно собственной теории, внутренней сущностью напоминал жертву болезни Дауна. Его лоб над распухшими до размеров одежных щеток бровями сильно вытягивался вверх, одновременно выгибаясь вправо.

– Что-то я ничего такого… – честно признался я.

– Ты просто невнимательно смотришь. Слишком поверхностно. Смотри глубже, – посоветовал писатель, – за верхний слой изображения. Взгляни, к примеру, на вон того красномордого ублюдка. Видишь? Это же не человек! Это мутант! Причем мутант сознательный, самый опасный…

Не вполне понимая, чего от меня добивается Валерьев, я взглянул на отражение «красномордого» Чингачгука. Как раз в том месте стекло было разбито, поэтому морда была слегка перекошена. Его глаза, отраженные в стекле, оставались такими же мутными. Я честно пытался «смотреть глубже». От напряженной работы мысли у меня начала тихо гудеть голова, наморщился лоб, а брови сошлись у переносицы, совершенно исчезнув с моего собственного отражения. Устав изображать персонаж фильма «Сканнеры», я сдался.

– Нет. Не выходит.