Александр Путятин - Нф-100 - Приключения метеоролога

И как же я его подпишу? В виртуальном пространстве? Очевидно, воображаемой ручкой! Стоило мне об этом подумать, как она появилась на столе. Я расписался, уложил в папку листок и приступил к чтению основного текста. Это заняло остаток вечера и большую часть следующего дня. Подводных камней в формулировках мне заметить не удалось. Что, понятное дело, не гарантировало от обнаружения этих милых булыжников в будущем. Впрочем, резона дурить меня у снарков не было. Да и ничего особенного они не обещали. Год стажировки и четыре года службы в Дальнем дозоре за пределами орбиты Плутона. Затем по взаимному соглашению сторон возможно продление контракта ещё на десять лет.

Из предложенных четырёх базовых вариантов "изъятия" я выбрал самый нейтральный в плане дальнейших действий - "длительная командировка". По легенде, я уезжаю работать на Тюменский север. Периодически оттуда (из разных городов и посёлков) будут приходить от меня письма и открытки на заранее выбранные адреса. Всех своих корреспондентов я попрошу писать на адрес сестры, а с Надей договорюсь, что буду иногда звонить и выслушивать информацию о полученной корреспонденции. Постепенно переписка станет затухать и в течение двух-трёх лет сойдёт на "нет".

Но зато сохранится возможность вернуться. Такой расклад - в любом случае не помешает. Это сейчас меня начинает тошнить от мысли о возвращении, а через пять лет всё может измениться. Я ведь ещё не работал в космосе. Неизвестно, что буду чувствовать даже через полгода. Тем более, через несколько лет. Встречались мне потомственные географы, которым двух недель в экспедиции хватало, чтобы возненавидеть "поле" до конца своих дней. А ведь, казалось, романтику дальних странствий они выбирали вполне осознано, опираясь на родительский опыт. Вдруг нечто подобное случится и со мной в безвоздушном пространстве? Кто знает? Лучше уж перестраховаться, чем потом жалеть об упущенных возможностях. Тем более, сделать это совсем не трудно.

Больше никаких ограничений или условий у меня не было. Но подписывать контракт сразу я не стал. Перед тем, как окончательно покинуть родную планету, решил прогуляться по Москве. Нужно было проститься с Землёй, страной и городом, в котором я провёл в общей сложности больше десяти лет жизни. Самую сознательную её треть.

29.

Я шёл по аллее и смотрел на прогуливающиеся парочки и группки москвичей. Зачем я тащился сюда через весь город? Трудно сказать. Возможно, потому что именно по Тимирязевскому парку мы часто гуляли со Светой Пуховой, когда я из армии приезжал к ней погостить. Здесь, на Большой Академической напротив стадиона "Наука" была квартира её тёти, которая преподавала в это время в Сорбонне, а племяннице поручила присматривать за бесхозным жильём.

Мы гуляли по берегу пруда, и привычные к людскому обществу утки получали от нас свою порцию хлебных кусочков и катышков. Иногда мы заходили в усадьбу Разумовских. Статуи, олицетворяющие четыре времени года, наблюдали за нашими страстными поцелуями. Чаще всего мы заставляли краснеть статую Осени.

Однажды прохладным весенним утром Света привела меня к этому гроту и рассказала его историю. До революции в Петровской академии существовали студенческие кружки. Самый большой возглавляли нечаевцы. И здесь у грота они совершили ритуальное убийство одного из соратников, который то ли объявил о выходе из кружка, то ли был уличён в связях с охранкой.

Судя по всему, вина студента Иванова перед своими товарищами, если и имела место, была скорее поводом для желанной расправы, чем действительной её причиной. Молодым фанатикам была нужна жертвенная кровь, чтобы окропить ей алтарь революционной веры. Этот студент стал одной из первых жертв борьбы за социальную справедливость. По сути своей его убийство открыло в российском обществе шлюзы Гражданской войны. Носители новых идей вообразили, что им дозволено решать, кто достоин жизни в их справедливом мире, а кого нужно убрать с дороги, чтобы устранить помехи на пути к всеобщему счастью.

Почему эти маленькие кружки враждующих друг с другом бунтарей победили в борьбе за великую страну. Куда делись миллионы тех, чьи интересы они нарушали, чью собственность национализировали? Трудно сказать... Мне кажется, что уже в конце девятнадцатого века даже образованные люди воспринимали современное им российское государство только как машину внешнего насилия. А широкие массы народа перестали считать эту власть своей ещё со времён петровских реформ.