Александр Беляев - Человек-амфибия (первоначальный, журнальный вариант романа)

Где-то далеко за стеной залаяли собаки, послышались мягкие шаги, и волчок в двери приокрылся.

— Что надо? — спросил кто-то на ломаном испанском языке.

— Больной, отоприте скорей! — ответил Зурита.

— Больные так не стучат, — спокойно ответил тот же голос и в волчке показался чей-то глаз. — Доктор не принимает.

— Он не имеет права отказать в помощи больному! — горячился Зурита.

Волчок закрылся, шаги удалились. Только собаки продолжали неистово лаять. Зурита, истощив весь запас ругательств, вернулся на шхуну и заперся в своей каюте.

Жаловаться на Сальватора в Буэнос-Айрес? Но это не приблизит к цели. Зурита трясло от гнева. Его черным усам грозила серьезная опасность, так как в волнении он немилосердно дергал их, и они опустились вниз, как стрелка барометра, показывающая низкое давление.

Понемногу он успокоился и начал обдумывать, что ему предпринять дальше. По мере того, как он думал, его коричневые от загара пальцы взбивали растрепанные усы все выше. Барометр поднимался!

Наконец, он вышел на палубу и неожиданно для всех отдал приказ сниматься с якоря.

«Медуза» отправилась в Буэнос-Айрес.

— Наконец-то! — сказал Бальтазар. — Пусть чорт поберет всех богов и дьяволов морских, земных и небесных!

По пыльной дороге, вдоль тучных полей пшеницы, кукурузы и овса шел старый, изможденный индеец. Одежда его была изорвана. На руках он нес больного ребенка, прикрывая его от жгучих лучей солнца стареньким одеялом. Глаза ребенка были полузакрыты. На горле виднелась огромная опухоль. От времени до времени, когда старик оступался, ребенок хрипло стонал и приоткрывал веки, опушенные длинными, черными ресницами. Старик останавливался и заботливо дул в лицо ребенка, чтобы освежить его.

— Только бы донести живым! — прошептал старик, ускоряя шаги.

Подойдя к железным воротам, индеец переложил ребенка на левую руку и ударил в железную калитку четыре раза.

Волчок в калитке приоткрылся, чей-то глаз мелькнул в отверстии, заскрипели засовы, и калитка открылась.

Индеец робко переступил порог. Перед ним стоял одетый в белый халат старый негр с белыми курчавыми волосами.

— К доктору… Ребенок больной, — сказал индеец.

Негр молча кивнул головой, запер дверь и махнул рукой.

Когда дошла очередь, негр в белом халате подошел к индейцу с ребенком и жестом пригласил его следовать за собой.

Индеец осмотрелся. Они находились на небольшом дворе, устланном широкими каменными плитами. Этот двор был обнесен с одной стороны высокой, наружной стеною, а с другой — стеною пониже, отгораживавшей двор от внутренней части усадьбы. Ни травы, ни кустика зелени, — настоящий тюремный двор. В углу двора, у ворот второй стены, стоял белый дом, с большими, широкими окнами. Возле дома на земле расположились несколько индейцев — мужчин и женщин. Некоторые из них были с детьми. Все они пришли сюда за исцелением.

Индеец вошел в большую комнату, с полом из каменных плит. Посреди комнаты стоял узкий, длинный стол, покрытый белой простыней. Открылась вторая дверь, застекленная матовыми стеклами, и в комнату вошел доктор Сальватор, в белом халате, — высокий, широкоплечий, смуглый. За исключением черных бровей и ресниц, на голове Сальватора не было ни одного волоска. Он брил не только усы и бороду, но и волосы на голове. И брил, по-видимому, постоянно, так как кожа на голове была покрыта таким же загаром, как и лицо. Довольно большой нос с горбинкой, несколько выдающийся, острый подбородок и плотно сжатые губы придавали лицу жесткое и даже хищное выражение. Карие глаза смотрели холодно и с каким-то жадным любопытством. Индейцу стало, не по себе под этим взглядом, который, казалось, пронизывал человека насквозь, прощупывал каждый мускул, каждый орган, врезался, как скальпель, анатомировал.

Индеец низко наклонился и протянул ребенка. Сальватор быстрыми, уверенными и в то же время осторожными движениями взял больную девочку из рук индейца, развернул тряпки, в которые был завернут ребенок, бросил их на руки индейца, положил девочку на стол и наклонился над нею. Он стал в профиль к индейцу. И индейцу вдруг показалось, что это не доктор, а кондор наклонился над горлицей… Еще минута, и кондор вонзит когти и острый клюв в маленькое тело…

Сальватор начал прощупывать пальцами опухоль на горле ребенка. Эти пальцы также поразили индейца. Они были длинные, но опухшие и красные от постоянного обмывания спиртом. Главное же — пальцы были необычайно подвижны. Казалось, они могли сгибаться в суставах не только вниз, но и вбок и даже вверх. Как будто руки Сальватора оканчивались двумя клубками красных змей, находившихся в постоянном движении. Далеко не робкий индеец напрягал все усилия, чтобы не поддаться чувству страха, который внушал этот необычайный человек.