Майкл Муркок: Танцоры на Краю Времени: Хроники Карнелиана [ Чуждое тепло. Пустые земли. Конец всех времен]

Закончим наше предисловие по-муркоковски — «просаподосисом», то есть приблизительно тем с чего начали.

Мы не случайно взяли эти строки из великолепной лирики замечательного русского поэта Игоря Северянина. Во-первых, потому что стилистика Северянина и Муркока чрезвычайно близка (часто в «Танцорах» слышатся северянинские нотки, что мы и попытались сохранить при переводе): Муркок заложил еще один камень в то здание изящной словесности всех времен и народов, которое начинали строить Луис Гонгора и Шарль Леконт де Лиль, Роберт Музиль и Юкио Мисима. Во-вторых, все произведения Муркока — это, выражаясь языком Игоря Северянина, эксцессерия, где причудливые персонажи населяют фантасмагорические миры, сон пересекается с реальностью, а бытие с небытием.

Кто-то сказал об «Алисе в Зазеркалье» — проще перевезти Англию, чем перевести Алису. Перевести Муркока не проще, а уж пересказать его — невозможно! Поэтому давайте закончим разговоры о Муркоке, а лучше предоставим слово ему самому.

Итак: Майкл Муркок «Танцоры на Краю Времени»…

Дни Вселенной были сочтены, и род человеческий, оказавшись на Краю Времени, принялся беспечно транжирить наследство, завещанное заботливыми праотцами. Обладатели колоссального капитала превратились в лицедеев на подмостках угасающей планеты. Пленники причудливых фантазий и нелепых прихотей, люди жаждали творить прекрасные уродства. Да и что им оставалось делать!

Накопленные миллиардами лет ресурсы пускались на ветер с шокирующей экстравагантностью, способной привести в смятение умы рачительных пращуров. В прежние века чудовищная расточительность беззаботных потомков создала бы им недобрую славу растленных декадентов. Но даже если обитатели закатного будущего не сознавали, что живут в Конце Времени, некая интуиция лишала их интереса ко всякого рода идеалам и убеждениям, предотвращая конфликты, из подобных вещей произрастающие. Они предавались эстетике парадокса, исповедуя и воспевая лишь одну философию — философию чувственности. Каноны суровой морали давно канули в Лету, предоставив человеку полную свободу. Неискушенные, они любили, не ведая страсти, соперничали, не ведая ревности, враждовали, не ведая ярости. Замыслы, часто грандиозные и неподражаемые, воплощались без одержимости и забывались без сожаления людьми не ведавшими страха смерти, потому что смерть была редка и жизнь могла оборваться только тогда, когда умрет сама Земля.

Эта история о всепоглощающей высокой страсти, овладевшей одним из лицедеев к его собственному удивлению. Именно поэтому мы решили поведать ее, вероятно, последнюю в анналах рода человеческого, ненамного отличающуюся от той, что принято считать первой.

Что дальше? История Джерека Карнелиана, несведущего в тонкостях морали, и миссис Амелии Ундервуд, неукоснительно следующей ей.

Разузоренные в тончайшие оттенки светло-кофейного, Железная Орхидея и ее сын возлежали на кремовом пляже из размолотой кости. Поодаль мерцало и шелестело молочное море. Был полдень.

Между Железной Орхидеей и ее сыном, Джереком Карнелианом, покоились остатки ленча. Блюда из слоновой кости были наполнены бледной рыбой, картофелем пастельных тонов, меренгами [1] Меренга — сухое белковое пирожное, напоминающее безе. и ванильным мороженым. В самом центре этого натюрморта в светлых тонах ярким мазком желтел лимон.

Железная Орхидея улыбнулась янтарными губами и, потянувшись за устрицей, поинтересовалась: